Сам Берг вышел из номера практически сразу и коротал время в ожидании друзей на широком крыльце, блаженно щурясь на солнце и покуривая любимую «манилу».

Какой-то всадник выехал рысью из-за угла, подъехал к гостинице и выпрыгнул из седла. Лошадь он привязал к коновязи, отгораживающей площадку, обозначенную на табличке как «Биржа извозчиков». Агасфер невольно улыбнулся, подумав, что в этой сценке причудливо смешались времена и стили: лошадь у коновязи более органично выглядела бы у порога американского салуна конца прошлого века.

Между тем всадник энергично выколотил пыльную фуражку о колено и направился было в вестибюль, но вдруг повернул и сделал несколько шагов к Агасферу.

– Доброго утречка, господин профессор! – безошибочно обратился он к Бергу, снова снимая лихо заломленную фуражку и приглаживая непокорный чуб. – Я гляжу, вы из ранних птичек: солнце только поднимается, а вы уже на ногах!

Берг моментально припомнил всадника, представленного путешественникам вчера на вокзале как командира взвода охраны экспедиции Михаила Ханжикова.

– Здравствуйте, господин Ханжиков… Михаил, если не ошибаюсь? – Агасфер протянул руку. – А вот отчества вашего, увы, что-то не припоминаю, простите великодушно!

– А просто Михаилом зовите, – беззаботно махнул рукой командир. – Молод еще, тридцатника не стукнуло! И не господином, а товарищем кличьте – какой я вам господин? Не принято это у нас, профессор!

Одежда командира представляла причудливую смесь обывательских и матросских элементов. Из-под расшитой косоворотки выглядывала тельняшка, на ногах красовались высокие матросские ботинки. Штаны и фуражка были явно казацкого образца, а наколка на левой кисти в виде якоря, обвитого цепью, опять же говорила о морском прошлом Ханжикова.

– Хорошо, Михаил, – легко согласился Берг. – Тогда и про «господина профессора» забудем в обиходе. Меня тоже Михаилом крестили, так что тезки мы. Но, поскольку вдвое старше вас, называйте меня Бергом. По фамилии – коротко и ясно. Договорились?

– Без вопросов, товарищ Берг! – кинул ладонь к фуражке командир.

– Ну, тогда представлю вам своих товарищей, Михаил, – Агасфер обвел рукой обступившую его компанию. – Вот этот совершенно «кудрявый» господин – мой старинный приятель и компаньон, он откликается на имя Эжен. По паспорту он француз, но может виртуозно ругаться по-русски. И при этом, в отличие от русских, совершенно не пьет горькую и не курит табак, как ваш покорный слуга… Этой мой сын Андрей, и этим все сказано. Мои китайские помощники и друзья. Ху – самый старший. Вторым по возрасту идет Масао, а самый младший и самый проворный – Линь. Все трое говорят по-русски, но с разной степенью совершенства. Ну, кажется, и все! А это, друзья, командир взвода охраны, который будет обеспечивать нашу безопасность в странствиях по Забайкалью. Михаил Ханжиков, прошу любить и жаловать!

Китайцы и Масао дружно кивнули без попыток рукопожатия, Медников на французский манер легкомысленно вскинул вверх два пальца, Андрей, сверкнув пробором, церемонно поклонился. На этом церемония знакомства была закончена.

– Михаил, мы тут как раз собирались немного прогуляться по городу, – сообщил Агасфер. – И если бы вы не прибыли сюда верхом, я бы предложил присоединиться к нам…

– А чего конь? Подождет! – улыбнулся Ханжиков и повернулся к представительному швейцару у входа. – Эй, дядя! За одром моим присмотри, пока я нашим иностранным гостям город показывать буду!

Оскорбленный «конским предложением» в своих лучших чувствах, швейцар, величественно повернулся к дерзкому мальчишке спиной и совсем было исчез за высокими стеклянными дверями, но Ханжиков мгновенно оказался рядом, ухватил за плечо и что-то прошептал ему в ухо. Старик нехотя кивнул и вернулся на крыльцо.

– Так что я готов, товарищи! – шутливо отрапортовал Ханжиков. – Только сразу хочу сказать, что гид из меня неважный! Читу я плохо знаю – наездами только доводиться бывать тут. Вот до Иркутска доберемся – все могу показать! Потому как там – альма-матер мой, я там родился и вырос!

Компания спустилась по ступеням крыльца и зашагала по Амурской улице в сторону вокзала. Медников придержал за рукав Андрея, защекотал усами ухо молодого человека:

– Ты, юноша, кажется, беспокоился насчет внимания к нам властей? Вот тебе и совдеповский сервис: не успели на прогулку собраться, как сопроводитель тут как тут! Полагаешь, случайно?

– Если это и совпадение, то довольно странное, – согласился Андрей. – Неужели у отца в номере дырки насверлены?

– Насчет дырок не знаю, Андрей. Но казачок, голову прозакладываю, явно засланный! Обрати внимание – как он выражается! Словарный запас каков – «одр», «гид», «альма-матер»… А по виду – рубаха-парень! Да он такой же армейский конник, как наш Безухий – архиепископ! Совсем, видно, чекисты местные нас за дураков держат…

– Тише, дядя Евстратий! Давай лучше послушаем, о чем этот казачок отцу рассказывает!

Медников и Андрей ускорили шаги и вскоре зашагали рядом с Бергом и Ханжиковым.

– Наша Дальневосточная республика, господа, занимает территорию от Владивостока до Верхнеудинска на западе. Часть границы ДВР на западе проходит по середине озера Байкал. Территория, по европейски меркам, весьма обширная: она превосходит Германию, Чехию, Словакию, Польшу, Австрию и Венгрию вместе взятые…

– Михаил, давайте сразу договоримся! – мягко взял его под руку Берг. – Давайте договоримся: мы хоть люди и простые, но все же не от сохи, как говорится! И истинная история создания «буферной» республики мне известна. Мы ведь в России, Михаил?

– Конечно! Тем не менее Россия и ДВР – два отдельных государства, – покачал головой Ханжиков. – В чем каждый приезжий может убедиться, проходя паспортный и таможенный контроль на восточной границе.

Он покосился на собеседника и рассмеялся:

– Давайте оставим политику, профессор! Признайтесь, что было бы странным, если бы я согласился с вашим утверждением! Я показываю вам и вашим друзьям Читу – старинный русский город, ныне являющийся столицей «буфера». Итак, мы идем по улице Амурской, которая изначально была главной улицей Читы. Здесь в прошлом столетии располагались главные учреждения и дома именитых горожан. А во времена декабристов эта улица была частью знаменитого Московского тракта, – Ханжиков бросил взгляд на Медникова и Андрея и снова рассмеялся. – Судя по скептическим улыбками мсье Эжена и вашего сына, профессор, они сомневаются в моем пролетарском происхождении. Не так ли, господа? Вы, очевидно, полагаете, что я специально приставлен к вам в качестве э… соглядатая?

– Ну почему сразу соглядатая? – чуть смутился Медников. – Откровенно сказать, говорите вы, Мишель, не как младший воинский командир – и это несколько смущает.

– Вот оно что… Тогда правильнее будет начать не с географии, а с моей биографии, господа! Вы правы, мсье Эжен: большинство забайкальских партизан, а ныне бойцов Народно-революционной армии, образованием, как говорится, не отягощены. Но я, будучи сыном железнодорожного машиниста, представляю в сословном отношении как бы элиту пролетариата! И до Первой мировой я успел закончить четырехклассное Иркутское городское училище, плюс два класса технического училища. И даже в столице успел «поблистать»: рвался на войну, как все мальчишки, – и как-то увидел в газете объявление об открытии в Санкт-Петербурге отдельных гардемаринских классов[120]. Отец отвез меня в Петербург, я подал прошение о поступлении, благополучно прошел конкурс и медосмотр, и был принят на флот… Неужели вы полагаете, господа, что с этакой биографией я должен поминутно бить сопли об землю и быть косноязычным?