— Плотно выражаешься, Игнат Борисович, приятно слушать. Надо будет потом для нашего «Братства» курсы русской словесности организовать. Есть у меня на примете боцман с линкора «Двенадцать апостолов», и профессорша из Москвы, моего, конечно, времени, дама семидесяти лет. Диссертацию на этом деле защитила. Секретную, к публикации запрещенную. Один раз шла по улице, ограждение открытого канализационного люка не заметила. Но не упала, слава богу. Из него вылез мужик и с детства известными тремя словами ее облаял. Она удивилась, остановилась, назидательным тоном объяснила, как в таком случае выражаться следует. Именно в таком и применительно именно к данному объекту, персонально к ней то есть. В противном случае грубая брань никакого сакрального смысла не несет и нести не может…

— И что? — крайне заинтересовался капитан.

— Водопроводчик обратно в люк упал. А она дальше пошла, очень возможно, что следующую главу для своей монографии продумывая.

— Монография — это что? — спросил любознательный капитан.

— Это такая толстая книга, посвященная исследованию одной темы. Например: «Роль портянок в победах русской армии XVI — ХХ веков». Семьсот страниц текста с картами и иллюстрациями.

Новиков развлекался, но Ненадо отнесся к его словам, и этим, и предыдущим, с полным доверием и серьезностью.

— Неуж и такое написали? Ну молодцы! Что значит — наука! Да я бы сам им такого понарассказывал… А с профессоршей вы меня непременно познакомьте, если вернетесь, конечно…

Сообразил, что сказал несколько не то, кашлянул, но извиняться не стал.

— Насчет боцмана спорить не стану, у них свои морские обычаи, однако — теория суха, как говорил Гете… Или Гейне… — Игнат Борисович снова впал в тягостное раздумье. — Настоящей жизни ваша старушка знать не может. Второе место я у нее отобью!

«Счастливый человек, — обрадовался Андрей, — такие детали его до сих пор волнуют. Перед боем!»

Однако капитан мгновенно собрался, поняв, что лишние рассуждения как минимум неуместны, при всей их интересности, оборвал тему.

— Давайте закурим, Андрей Дмитриевич, и будем подъем играть.

Сказано было в переносном смысле, трубача для исполнения названного и всех других сигналов в отряде не имелось.

Шульгин поднял флигер вертикально, и он мгновенно растаял в предрассветном небе. С километровой высоты снова стало видно море по обе стороны острова, справа подкрашенное красноватыми лучами готового появиться из-за горизонта солнца.

— Вон туда, — показал Удолин, еще на земле установивший плотный ментальный контакт с Шатт-Урхом именно для этого случая. Вблизи соотечественников оставлять его без контроля не стоило. Мало ли что ему напоследок может в голову прийти?

Среди сплошного массива темного леса смутно просматривалось нечто вроде неправильной многолучевой звезды, слегка поблескивающей своими гранями. От нее на запад, к морю, и на север, в глубь острова, уходили две белесые ленты, похожие на автострады. Слишком широкие, пожалуй, для затерянного в дебрях местечка.

— А это не взлетные полосы? — спросил Ростокин.

— Для стратегических бомбардировщиков? — Шульгин продолжал удерживать флигер на месте, аппарат лишь слегка покачивался в потоках утреннего бриза. — Константин, вы с клиентом что-нибудь слышите?

— Нормальный мыслефон, никаких признаков тревоги или паники.

— Они там что, действительно спят?

— Кто-то спит, кто-то нет. Как обычно. И мы прилично заэкранированы.

— Ну, начинаем? — Сашка спросил, как бы давая друзьям последний шанс передумать и вернуться обратно.

У Ростокина мелькнуло, что так, может быть, было бы лучше. Вернуться и попробовать выйти к базе пешком, с необходимыми предосторожностями. А то спикируем как раз в защитное поле. Один пшик останется от флигера вместе с экипажем…

— Давай, — выдохнул Новиков, словно прочитав мысли Игоря. — Чего уж теперь…

— Куда садиться будем?

Ответил Удолин:

— Шатт-Урх предлагает — прямо напротив главного входа, там, где кончается приморская дорога.

— Так, значит так. Поехали!

Сашка научился пилотировать виртуозно, да и машина была изумительно послушная, в отличие от самолета практически лишенная инерции. Стремительно, с приличным ускорением обрушившись вниз, Шульгин остановил флигер в пятидесяти метрах от изломанных крыш низкого, но огромного по площади здания. Сориентировался, развернулся так, чтобы гравипушка смотрела на вход, образованный несколькими переплетенными дугообразными арками разной высоты, коротким импульсом подал машину вперед и посадил на фиолетовый, в желтых разводах и спиралях, бетон. Или нечто, его заменяющее, столь же твердое и гладкое. До витражных дверей оставалось метров тридцать.

— Лихо, — перевел дух Скуратов, не привычный к такому пилотажу.

Первым, с пулеметом на изготовку, из флигера выпрыгнул «Артем».

— Саш, остаешься на месте. Игорь — к орудию. Остальные выходим, — распорядился Новиков. И не удержался от шутки: — Я — за коммодора Перри[98]буду…

— Служба у них хреново поставлена, — сказал Антон, осматриваясь. — Мы уже минуту назад могли их раздолбать с воздуха, а они даже не засуетились…

— Шатт-Урх, передавай на всех каналах, кто мы такие и что прибыли с миссией мира и дружбы, — велел Андрей. — И шутить не советуем.

— Уже передает, — доложил Удолин, словно бы принюхиваясь к здешней атмосфере, а на самом деле зондируя эфир доступными ему способами.

«Артем» по собственной инициативе сместился левее, чтобы не заслонять Шульгину и Ростокину линию огня, одновременно расширяя свой сектор наблюдения.

— Вот, кажется, и комиссия по встрече приближается, — сказал Антон, первым заметив мелькание фигур за остеклением дверей и фасада. — Переговоры я начну?

— Кто же еще? Шатт-Урх пускай нас представит, а дальше — как умеешь, Тайный посол.

Отсутствие нормальной для подобного места охраны удивило Шульгина и Новикова. Ей полагалось быть — хотя бы в чисто статусных целях. Или у них действительно абсолютно безопасная планета, или оборонительный периметр вынесен за пределы острова. Столько нервничали насчет возможного огневого контакта — и ничего.

Но удивляло это только их, отнюдь не Антона. Ни на административных, ни на курортных планетах его миров о вооруженной охране силами спецназа, и даже о гражданской полиции никто и понятия не имел. Имелись другие способы, в чем форзейль убедился на личном опыте.