– …Это превратилось для нее в любимую игру. Перед сном она требовала не сказку, а историю из своей прежней жизни. «Расскажи, как я была енотом и любила больше всего куриные косточки, а мама – кошкой и боялась меня до смерти… Нет, ты путаешь: енотом я была после стрекозы, а не после помидора… Ты не должен путать такие вещи». Потом мы перешли на будущее. Теперь уже она выбирала, кем бы хотела стать в будущей жизни, а я должен был разрабатывать сюжет. Помню, я сочинил неплохую историю про медузу, которая хотела стать для кого-нибудь зонтиком. Но под водой, как известно, не бывает дождей. А солнечным зонтиком она стать не могла, потому что была прозрачной. И вот однажды…

– Но вы не должны были, не должны, не должны, – вдруг громко сказала Мелада. – Зачем вам нужно было так запутывать ребенка? Вот потому она, наверно, и сбежала от вас. От всех этих красивых выдумок, от неправды… И никогда она к вам не вернется!

– Да я только…

– Теперь я понимаю, почему мне бывает так неловко с вами, почему я часто теряюсь… Чувствую себя, как на льду… Все скользко, размыто, вот-вот треснет под ногами. Это у вас какой-то особый талант – окутывать все туманом. То розовым, то черным, то вперемешку…

– А вы… вы… – Антон пытался сглотнуть пьяные слезы обиды.

– Боже, во что я влипла. Сначала всплывают темные дела на финских дачах… Потом открывается знание русского языка… Теперь – когда сильно стукнули по голове – выясняется, что есть взрослая дочь! И что она где-то в этих краях… Ну, что там у вас еще в запасе? Нельзя ли выложить все сразу?

– Зато я не скрываю главного. Того, что чувствую… А вы… вы… Кто держит каждое чувство под замком, как тюремщик? Это ли не самая главная ложь, жизнь под вечной маской?

– Нет, не ложь, не ложь, не ложь. Сдерживаю – да. Но не скрываю.

– Охо-хо, посмотрите на эту мисс Откровенность!

– …И вы прекрасно знаете, что я чувствую, чего хочу.

– Я?!

– Нечего притворяться…

– Что я знаю? откуда?

– Необязательно все называть словами…

– Ну что? что именно? Дайте хоть какой-то пример.

– Например, вы прекрасно знаете, что каждую минуту я хочу лишь одного: чтобы вы меня снова обняли и поцеловали.

Антон онемел. Веки его послушно откликнулись на всплеск изумления в душе и поползли вверх, но левое наткнулось на разросшуюся опухоль, и он вскрикнул от боли.

– Этого нельзя не увидеть, – продолжала Мелада. – Гуля и Катя сразу заметили и спросили меня. Но я объяснила им, что между нами ничего не может быть, потому что вы скоро уедете к себе и мы никогда больше не увидимся. Так что не о чем тут говорить и расспрашивать.

Антон чувствовал, что смесь спирта и крови начинает колотить в висках еще сильнее.

– А я? Ограбленный, избитый, униженный, одинокий я? Мои желания что-то значат? Или вы скажете, что по мне ничего не видно?

– Видно. Еще как. Но если я могу сдерживать себя, то уж вы – тем более должны. На то вы и мужчина.

Антон приподнялся с подушки. В растерянности оглядел комнату. Взгляд его упал на двустволку в углу.

– Вот! Это то, что нам сейчас нужно! Принесите, пожалуйста, сюда ваш дробовик. Нет-нет, не суйте его мне. Я не хочу к нему прикасаться. Положите его вот здесь на кровать. А сами прилягте с другой стороны. Так вы будете в безопасности. И я наконец смогу рассмотреть вас. И рассказать вам, что со мной происходит. Нет-нет, вы себе глядите в потолок. Не мешайте мне. Вам не о чем беспокоиться. Огнестрельная граница на замке, курки взведены, нарушитель не прорвется. Так хорошо?… Вам хватает там места?… Ну вот…

Помните когда мы с вами первый раз обнимались

нет не под Игнатием а еще в посольстве

таким странным образом я обнимал вас спиной

но ведь и вы хотя очередь прижимала нас друг к другу

вы могли бы повернуться боком если бы захотели

но вы не захотели и я запомнил их спиной запомнил обеих

правую и левую по отдельности

но потом началась ревность

глаза ревновали к спине

и все время пока мы плыли и я ходил к вам в каюту

мне было так хорошо и так интересно все что вы говорили

и все же я думал порой подозревал себя

что хожу к вам не для душевных разговоров

а для того чтобы подглядывать за ними

ждать когда вы потянетесь за расческой

и они снова мелькнут в вырезе блузки

и думал насколько легче мне было бы

если бы вы сняли блузку и выпустили их обеих на волю

и тогда мы бы уже спокойно могли разговаривать

обо всем на свете

мысли мои стали бы яснее глубже

не отвлекались бы на постороннее

но тогда я не решился попросить вас об этом

мы были едва знакомы

зато теперь мы знаем друг друга уже так давно

и даже вместе встречали с недоверием смерть

и может оттого что я сильно пьян и сброшен на дно

и в грязи где нечего больше стыдиться

я могу попросить вас об этом пустяке

мне так о многом нужно вам рассказать

но я ни о чем другом не могу думать пока они обе там под халатом

то есть мне хватило бы даже одной

раз уж мы договорились что вместе нам не бывать

осталось всего несколько дней может неделя

и так горько было бы потратить эти последние дни

на препирательства на разговоры о пустяках так…

Да простите сейчас

конечно я сбился с мысли

вы сделали это так просто так естественно

сейчас дыхание вернется и я смогу продолжать

пусть глаза упиваются ею как дети телевизором

а мы сможем поговорить наконец спокойно

двое взрослых у которых свои проблемы гораздо серьезнее

мне пришло сейчас в голову что колонии нудистов

или даже целые поселки как во Франции

это не просто причуда это видимо те люди

которые не могут общаться друг с другом иначе

они непрерывно думают о том что у другого под одеждой

и только сняв всю одежду они могут наконец

говорить о важном о делах о чувствах о детях

о деньгах о здоровье о судьбе

я их теперь понимаю и понимаю тех художников

которые обнажали свои модели по любому поводу

ну зачем скажите Свободе на баррикадах

нужно сбрасывать лямки платья с плеч

зачем раздеваться для завтрака на траве

для игры на лютне

не проще ли махе остаться красиво одетой

но я понимаю художников и завидую им

они часами могут предаваться блаженному и оправданному созерцанию