Хотя бы вот в эти зимние месяцы, когда вы у нас уже не служили, а мы вместе с Генрихом приезжали в Штефанбург?

— Нет, разумеется, — сказала она.

— Но почему же разумеется?

— Я же тебе сказала, — госпожа Антонеску даже вытянула вперед левую руку, сделала этакий убеждающий учительский жест, — я же тебе сказала: гувернантка обязательно спит с камердинером. Но я, когда ушла от вас, перестала быть гувернанткой. Поэтому мне с ним спать стало вовсе не обязательно.

Она явно надо мной издевалась. Но я тоже устала.

— Хорошо, понятно, госпожа Антонеску, — сказала я. — Спасибо вам большое. Вот я все узнала, и мне станет спокойней жить. Но я, собственно, не за этим приехала. Тридцатого мая у меня день рождения. — Я достала из сумочки конверт и протянула ей. — Честь имею вас пригласить.

Госпожа Антонеску поблагодарила меня, пообещала, что непременно придет, и потом спросила, как я до нее доехала. Я показала на извозчика, который виднелся сквозь витрину. Госпожа Антонеску сказала, что буквально в ста шагах от нее станция метрополитена. Я сказала, что на метрополитене ездила только один раз в жизни, и она должна это помнить. Она меня, если можно так выразиться, прокатила на метрополитене, и мне ужасно не понравилось. Госпожа Антонеску спросила, почему я не пользуюсь таксомотором, если мне так не нравится подземный поезд. Я пожала плечами.

Действительно, в Штефанбурге с каждым годом таксомоторов становилось все больше, но извозчики все равно не сдавались. Таксомоторы мне тоже не нравились. В них было не так мягко и удобно. Они тряслись, воняли бензином и горячим машинным маслом. Хотя, конечно, через некоторое время извозчики совсем исчезнут. Но пока еще можно побаловаться.

Мы попрощались с госпожой Антонеску, обнялись еще раз.

Она крепко обняла меня за плечи и поцеловала в щеку, еще раз потрепала мой затылок. А я внимательно следила за собой. Я пыталась поймать то чудесное детское чувство, которое было во мне еще совсем недавно при воспоминаниях о госпоже Антонеску. Когда я вспоминала, как она ночью переодевала меня: снимала с меня потную рубашечку и надевала сухую. И вот поди ж ты — не было этого чувства. Оно сохранялось, покуда я вспоминала госпожу Антонеску, а когда через два года встретила ее, так сказать, живьем — эта чудесная детская, мягкая и пахучая любовь совсем пропала. Может быть, вот почему я не разыскивала ее — чтоб сохранить эту память. Ну конечно, я не нарочно так делала. Так само получилось. А вот теперь повстречались, обнялись — и все.

Жалко. Но что поделаешь?

Я в ответ поцеловала госпожу Антонеску в ее сухую твердую щеку, повернулась и вышла наружу. В дверях обернулась и крикнула: «Мы вас ждем!» — но госпожа Антонеску уже возилась со своими стульями, стулья стучали тонкими ножками по каменному полу, круглые фанерные сиденья были как громкие бубны, и, наверное, она не слышала меня.

Выйдя наружу, я увидела, что извозчика нет.

Вот черт!

Буквально минуту назад он торчал перед дверью. Я явственно видела его через стекло витрины, а сейчас его не было. Странное дело. Ведь я с ним, кажется, не расплачивалась. Да, я сказала, что я буквально на пять минут. Ну сколько я там была? Пятнадцать минут, никак не больше. Неужели из-за десяти минут лишнего времени он мог уехать, не получив денег? Странная какая-то история. Или погодите. Кажется, когда я попросила его подождать, он в ответ попросил у меня деньги, которые он уже заработал. Ведь он же возил меня, наверно, часа полтора, а то и больше. От адресного бюро в район фабричных бараков, а оттуда — вот сюда. Наверное, он боялся, что я какая-нибудь аферистка. Попросил хоть какую-нибудь сумму, вроде как залог или аванс. Кажется, я ему дала целых пять крон. Но у меня все это начисто вылетело из головы из-за разговора с госпожой Антонеску и от злости, потому что извозчик уехал.

Я огляделась. Извозчиков вокруг не было. Таксомоторов тоже. Возвращаться к госпоже Антонеску, спрашивать, есть ли у нее телефонный аппарат, и вызывать извозчика, мне не хотелось.

Я вспомнила про метрополитен. Сто шагов. Но куда? Направо? Налево? Или вон в тот переулочек напротив? Как назло, на улице никого не было. Я прошла шагов двадцать направо. Там была маленькая кофейня или пивная — даже не разберешь. Кельнера за стойкой не было. Четверо мужчин, по виду рабочие, сидели за столом в компании двух сильно накрашенных женщин.

— Тысяча извинений! — громко сказала я. — Здесь где-то рядом станция метрополитена. Не скажете, где именно?

Они подняли на меня головы.

Я поняла, что они меня не понимают. Переспросила по-немецки. Тот же результат. Они внимательно на меня смотрели, хлопая глазами. То ли действительно не понимали, то ли нарочно делали вид. Ага, наверно, с ними надо было говорить на «эльшонельв», на старом местном языке. Но старого местного языка я не знала совсем. Я всплеснула руками и попыталась объяснить знаками, что мне нужно. Попробовала показать подземный поезд. Провела в воздухе горизонтальную линию, показала пальцами, что нужно спуститься ниже, и изобразила поезд: чух-чух-чух, ту-ту. Они в ответ громко смеялись, стуча по столу пивными кружками.

Я вздохнула, махнула рукой, повернулась и вышла.

В двух шагах от двери стоял какой-то господин в кепке, сильно надвинутой на глаза, в темных очках и с поднятым воротником. Локтем он прижимал к себе портфель и при этом закуривал, сложив ладони домиком. Был ветер. Спички гасли. Он чиркал их одну за одной. У него был какой-то мерзкий вид, и поэтому я сразу пошла в другую сторону. Но мне показалось, что я иду не туда, и поэтому — плевать на него — я повернулась и снова пошла в прежнем направлении, стараясь обойти его на узком тротуаре. Он уже закурил и пускал клубы дыма своей папироской. Как-то слишком много дыма он пускал. Когда я проходила мимо него, он вдруг кашлянул и сказал:

— Барышня ищет станцию метрополитена? — Я обернулась. — Добрый вечер, — сказал он и снял темные очки.

Господи! Это был господин Отто Фишер.

— Вечер добрый! — сказала я. — Выбросьте папиросу. Вы на самом деле не курите, а притворяетесь.

Мы прошли рядом несколько шагов, и он бросил папиросу в плевательницу.

— Действительно, — сказал он. — А как вы догадались?

— Слишком много дыма. Так пускают дым кадеты, когда учатся курить.

— Общаетесь с кадетами?

— Ничуть. Рассказывала подруга про своих братьев. У нее братья-погодки. Оба кадеты. Выходят в сад и отчаянно дымят. Вот