действует на территории империи, хотя основную базу имеет в Сербии. Обнаружил этих людей он в ходе слежки за полковником Редлем, хотя у полковника, скорее всего, были очень высокопоставленные покровители в Генштабе, контрразведке, а может быть, кое-где и повыше.

Он, Фишер, абсолютно уверен в одном: Редль работал не на Россию, а на Сербию. Оперативные планы наших войск передавались именно в Белград, а не в Санкт-Петербург. Что, в общем-то, и понятно. Где Петербург, а где Белград! И представить себе непосредственное военное столкновение двух великих империй довольно-таки трудно. Разве что в ходе затяжной войны, когда границы и фронты уже сто раз успеют передвинуться. А маленькая агрессивная, исполненная, как бы это сказать по-нашему, l’esprit de ressentiment [20]— Сербия вот она, рядом. Но, увы, большое начальство мыслит большими категориями. Они почему-то убеждены, что великая держава должна воевать непременно с великой державой. А на державы поскромней они просто не обращают внимания, хотя именно из-за них и начинается вся беда. Или в нашем веке будет начинаться. Он, то есть Фишер, в этом полностью уверен.

Мои мысли с трудом поспевали за его длинными фразами. Тем более что он, стараясь говорить понятно и объяснять каждое свое слово, употреблял слишком много придаточных предложений, и поэтому его речь превращалась в нагромождение причастных оборотов, в бесконечные цепочки «который» и «вследствие того, что». Поэтому я решилась его перебить:

— Ну а при чем тут моя мама?

— У меня есть сильное подозрение, — сказал Фишер, — что некий молодой человек, которого она прячет у себя, причем прячет весьма хитрым способом, объявив его итальянским князем и даже оформив усыновление, что этот молодой человек… Вы его видели? — вдруг резко спросил он меня.

— Да, — сказала я.

— Этот «итальянский князь» — вот он! — Фишер ткнул пальцем в фотографию чернобрового арестанта. — Вглядитесь в него повнимательней. Он? Нет, вы скажите — он?

Я, как и было велено, вгляделась повнимательней. Похоже, что действительно он. Но странное дело — там, в маминой квартире, он был очень мягок и даже, как мне сейчас вспоминается, застенчив, робок и скромен. А здесь он дерзко смотрел в объектив фотокамеры, изо всех сил демонстрируя храбрость и чувство собственного достоинства.

— Ну так как?

— Ну, если напрячь воображение, то, возможно, что да. Однако, господин Фишер, отчего бы вам самому не убедиться? Почему вам самому, уж я не знаю, под видом кого, не проникнуть в эту квартиру и не взглянуть на молодого князя?

— Вы думаете, у них нет моего фотоснимка? — сказал Фишер. — Переступить порог этой квартиры для меня равно самоубийству. Меня потом будут выносить оттуда в саквояже, частями, в течение трех дней, и потихонечку выбрасывать в реку.

Я представила себе, как моя мама вместе с юным князем Габриэлем режет Отто Фишера на куски. На большом кухонном столе. В середине стола проделана дырка для стекания крови. Под ней на полу стоит небольшое ведро. Как интересно!

— Вы в этом абсолютно уверены? — спросила я.

— Я не имею права рисковать, — сказал он.

Я возразила:

— Тайные агенты всегда рискуют!

— Но я, — сказал Фишер, — не могу, не имею права, потому что никто, кроме меня, не может спасти империю!

Он это очень патетически сказал.

Этак негромко воскликнул.

Новое дело. Он явно сумасшедший. У него мания величия.

— Вы, наверное, думаете, что я сумасшедший и что у меня мания величия? — спросил Фишер. — Был бы счастлив согласиться. Но вот этот молодой человек, этот итальянский, так сказать, князь, а на самом деле боснийский террорист, послан сюда с заданием совершить громкое политическое убийство. Убийство, которое смешает все карты на европейском, так сказать, ломберном столе. Его необходимо остановить. Я не уверен, знают ли эти люди, что я за ними слежу. Но думаю, что да. Хотя вообще они ведут себя довольно нагло. Им кажется, что их кто-то защищает. Боюсь, что это не фантазии. Боюсь, что где-то кто-то в высших кругах покровительствует им. Ложь и предательство везде. Опираться можно только на одиночек. На стойких монархистов. На людей храбрых и самоотверженных. Этого человека надо остановить.

— Но послушайте, господин Фишер! Один мой знакомый, не буду называть его имени, — сказала я, имея в виду своего папу, — объяснил мне, что филер в Штефанбурге стоит сущие гроши. Пять крон в сутки, что-то около того. Неужели наемный убийца стоит намного дороже? Если у вас нет денег — я могу одолжить.

— Прекрасная мысль, — кивнул Фишер. — Она пришла мне в голову сразу же. Остановить, дорогая Адальберта, на нашем жаргоне означает именно то, что вы сказали. Подослать наемного убийцу. Прикончить тем или иным надежным способом.

— Хорошо, — сказала я. — Допустим, вы прикончите князя Габриэля, или кто он там на самом деле. А вы уверены, что он один? Я читала книжки про русский террор. Там их были десятки и даже сотни. На место одного убитого вставали двое. На место двоих — четверо. Просто какая-то гидра. Если б не решительные меры русского министра Столыпина, вы знаете, о ком я? — Фишер кивнул. — Они бы вообще потопили Россию в крови и свергли бы императора.

— Правда, Столыпина тоже убили, — грустно заметил Фишер. — Но это, впрочем, неважно. Он сделал свое дело — задавил террор. Ну, или так — придавил до времени, но и на том спасибо. Но тут немножко другие обстоятельства. У этих сербских террористов сеть вроде широкая, а боевиков — раз-два и обчелся. То есть людей, которые готовы реально пойти на смерть. Потому что, если этот Габриэль убьет императора или наследника, ясное дело, что с ним произойдет. Если это будет публично — его растерзает толпа. А это может быть только публично. Кто пустит его в Шёнбрунн? Как он проникнет в спальню императора? Смешно. Это может быть только публично. Метнуть бомбу или выстрелить из мощного револьвера в толпе во время какой-нибудь парадной церемонии. Но его тут же растерзает толпа, я же говорю. А если полиция его отобьет у толпы, то его повесят по приговору военного суда… Покричать в кабаке, почитать стихи в прокуренной квартире, поорать что-нибудь против империи — это ради бога. Это сколько угодно. Таких храбрецов на каждом углу по десять человек. А пойти на смерть — вот тут запятая. В общем, насколько я знаю, князь Габриэль на сегодняшний день единственный боеспособный боевик, уж простите мне эту стилистическую ошибку.

— Эта стилистическая ошибка называется плеоназм, — сказала я.

— Возможно, конечно, я ошибаюсь, — продолжал Фишер. — Возможно, это на самом деле гидра, законспирированная настолько сильно,