точно такая же, как во времена Тоби[1235]. И, как он когда-то, Джулиан тоже рассказывал мне о мальчишках и учителях. До сих пор интересно. Он чувствительный, очень сообразительный, довольно бойкий мальчик, помешанный на Уэллсе, открытиях и будущем мира. К тому же мы с ним одной крови и легко понимаем друг друга; он вымахает и, смею надеяться, пойдет в юристы. Тем не менее, несмотря на ворчание, с которого все началось, я, честно говоря, действительно не чувствую себя старой; лишь бы снова набраться сил и направить их на писательство. Если бы только я могла попасть в струю и работать легко, но основательно, а не вымучивать из себя по двести слов в день и не испытывать, как обычно, страх перед рукописью по мере ее увеличения. Боюсь прочесть книгу и обнаружить ее бледной. И доказать тем самым слова Марри, что «Комната Джейкоба» – тупиковый путь[1236]. Нет, если книга что-то и доказывает, то лишь одно: я могу работать только в этом направлении и никогда его не брошу, а буду исследовать и копать глубже, и, хвала небесам, ни на секунду не заскучаю. Но откуда тогда уныние? По-моему, я бы излечилась, если бы переплыла Ла-Манш и неделю ничего не писала. Хочется посмотреть на какую-то другую жизнь, не связанную со мной, например на французский рыночный городок. И правда, будь у меня силы, я бы отправилась в Дьепп или в качестве компромисса прокатилась бы по Сассексу на автобусе. Август обещает жару. На нас обрушиваются ливни. Сегодня мы укрылись под стогом сена. Ох уж эта нежная и сложная душа – не ли я тормошила ее и прислушивалась, дышит ли она? Переезды выбивают меня из колеи на несколько дней. Но такова жизнь; это полезно. Никогда не нервничать – удел Эллисона, миссис Хоксфорд и Джека Сквайра. Через два-три дня я акклиматизируюсь, начну читать и писать, и все пройдет. Конечно, если бы мы не жили смело, не клали голову в пасть льва и не дрожали над пропастями, не было бы никакого уныния, но тогда мы бы увяли, постарели и ждали смерти.

3 августа, воскресенье.

Сейчас это уже проходит, мой легкое помутнение, и я не очень узнаю себя вчерашнюю. Л. рассказывал мне о Германии, о репарациях, о том, как выплачиваются деньги. Господи, какой же у меня слабый мозг – словно нетренированная мышца. Он приводил факты, а я не могла их переварить. Однако, благодаря очень болезненным упражнениям для мозга, я, вероятно, разбираюсь в международных делах лучше, чем Нелли. А Л. понимает все: он мгновенно вычленяет из ежедневной прессы ключевые факты, соединяет их и выдает. Иногда мне кажется, что мозги у нас устроены совершенно по-разному. Если бы не вспышки моего воображения и не тяга к книгам, я была бы самой обычной женщиной. Нет у меня сильных качеств.

Теперь о работе. Я уже в значительной степени собралась с силами и занялась делом: сначала 250 слов романа, а потом систематические попытки, рискну сказать, уже в восьмидесятый раз взяться за «Обыкновенного читателя», которого можно было бы закончить в мгновение ока, если бы я только знала, как именно это сделать. Но подобные вещи требуют усердной работы. Мне, например, взбрело в голову, что я должна прочесть «Путешествие пилигрима[1237]» и миссис Хатчинсон[1238]. Выкинуть ли мне Ричардсона[1239], которого я еще не читала? Да, побегу сейчас под дождем в дом и посмотрю, есть ли там «Кларисса». Но это займет не один день – роман длинный-предлинный. Потом я должна прочесть «Медею» [Еврипида]. И немного Платона в переводе[1240].

15 августа, пятница.

Все мои планы нарушены смертью Конрада и последующей телеграммой из ЛПТ с настойчивой просьбой написать статью для передовицы, что я, польщенная и преданная, нехотя сделала; тот номер ЛПТ вышел[1241] и абсолютно испорчен для меня (ведь я не могу и никогда не смогу читать свои тексты. Более того, теперь коротышка Уокли снова на тропе войны, и я ожидаю нападок в следующую среду[1242]). И все же я никогда еще не работала так усердно. Поскольку мне надо было сделать передовицу за 5 дней, я садилась писать даже после чая – не нашла разницы между утренними текстами и послеобеденными. Но разве это не дает мне два дополнительных часа на критику (как называет эссе Логан)? Попробую в таком режиме: роман до обеда, а статьи после чая. Мне уже ясно, что «Миссис Дэллоуэй» до октября не дописать. В своих планах я постоянно забывала учесть важные промежуточные сцены; теперь надо сразу перейти к грандиозной вечеринке и к концовке; можно забыть о Септимусе, который требовал напряженности и деликатности, и проскочить ужин Питера Уолша[1243], который грозит стать препятствием. Но мне нравится переходить из одной освещенной комнаты в другую, так уж устроен мой мозг: освещенные комнаты, а прогулки по полям – коридоры; однако сегодня я размышляю лежа. Кстати, почему поэзия по вкусу только старикам? Лет в двадцать я, вопреки мнению Тоби, который был очень настойчив и требователен, ни за что бы на свете не стала читать Шекспира ради удовольствия, а теперь во время прогулок мне приятно думать, что вечером я прочту два акта «Короля Иоанна[1244]», а дальше возьмусь за «Ричарда II[1245]». Сейчас мне хочется поэзии – длинных поэм. Еще я подумываю прочесть «Времена года[1246]». Мне нужна густота, романтика, слова, словно склеенные вместе, слитые воедино и сияющие; тратить время на прозу больше не хочется. Хотя многие, наверное, не согласятся. Лет в двадцать мне нравилась проза XVIII века, Хаклюйт[1247] и Мериме[1248]. Я прочла массу книг Карлайла, жизнь и письма Скотта, Гиббона, всевозможные двухтомные биографии и Шелли. Теперь мне нужна поэзия, и я твержу это снова и снова, словно подвыпивший морячок у паба.

Мы были в Чарльстоне, куда приезжали Кейнсы (так их теперь называют) с Робертсоном[1249]. Лидия (я по ошибке назвала ее Рецией) не замечает прилипших к лицу крошек. Мейнард стал очень толстым, пышным, но мне он нравится своей невинностью. В Чарльстоне есть толстячок в синих хлопчатобумажных брюках – Квентин; вернувшись, он теперь почти местная достопримечательность и толще, чем когда-либо[1250]. Джулиан, по сравнению с ним, довольно нервный и тощий; старина Роджер тоже худой, смуглый и язвительный, нападающий сначала на Шоу, потом на Конрада и воспринимающий статьи Л. так же буквально и в штыки, как обычно. Ох уж эти квакеры! Не думаю, что он действительно счастлив,