Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бэрр высказывается о ней — как бы это сказать? — насмешливо: «Женщины играли немалую роль в моей жизни, хорошо бы поговорить о них открыто, но — увы! — кодекс чести не позволяет. Я не умею, как Гамильтон, целоваться и писать об этом в газетах».
Затем полковник показал мне свой портретик в возрасте лет тридцати.
— Собственность недавно скончавшейся дамы. Сын мне передал.
На портрете полковник удивительно красив: полные губы, прямой нос, огромные мечтательные черные глаза. О чем он мечтал?
Я спросил его. Вопрос его огорошил.
— Мечтаю? Разве я мечтаю? Мечтал? — Он надел очки, стал внимательно рассматривать миниатюру. — Нет, просто фантазия художника. Или твоя. — Он снял очки. — Нет, я не мечтаю. Это не в моем характере. Я… действую. Рискую. Никогда не мог оставаться надолго в одном месте. Всегда хотел движения, действия. — Он умолк. Дотронулся до портрета Теодосии. — Когда я, бывало, уезжал, бросая больную жену, я часто думал: господи, да ведь она скоро умрет. Вернись домой, говорил я себе, побудь с ней, пока еще не поздно. Но я был не в силах остановиться, и умерла она без меня. А ведь мог бы провести с ней на несколько лет больше — не будь я таким беспокойным.
Полковник положил свой портрет вниз лицом подле портрета дочери.
— Ну, перейдем к великой американской комедии — «Государственная измена Аарона Бэрра».
Воспоминания Аарона Бэрра — XVII
Я покинул Филадельфию вместе с моим слугой и Сэмом Свортвутом в августе 1804 года под именем некоего Р. Кинга (в честь доброго тори Руфуса Кинга, хозяина Вихокского холма) и отправился в Джорджию.
Я выдавал себя за негоцианта из Лондона (чтобы объяснить свой акцент, озадачивавший местных жителей). Я добрался до самого Сент-Августина в Восточной Флориде. Я беседовал с людьми. Приобрел некоторое понятие о стране. Сделал интереснейшие открытия. Вот, например, ты знал, что даже благороднейшие испанские леди в обществе курили сигары? Я вел дневник для дочери. Он пропал вместе с ней. Я составлял карты. В общем, я не так уж плохо провел время, хоть чуть не погиб во время урагана, опустошившего плантацию, где я жил, загубившего девятнадцать чернокожих и снесшего веранду, где я сиживал с хозяином. Все было как дурной сон или продолжение кошмара, вызванного там, что я незадолго до того на ночь отведал жареного аллигатора.
Обратно в Вашингтон я ехал уже не инкогнито, и, к немалому моему удивлению, меня повсюду приветствовали. Правда, у южан нет предвзятого отношения к дуэлям, да и Гамильтон не ходил у них в героях.
В Саванне я обедал с губернатором Джорджии. Вдруг под окном заиграл оркестр.
— Это в вашу честь, губернатор, — сказал я.
— Нет, полковник, это в честь вице-президента. — И он не ошибся.
В Роли (Северная Каролина) меня с восторгом встретили негры. Их энтузиазм я могу объяснить лишь тем, что после четырехсот миль на каноэ мое смуглое лицо от солнца стало совершенно темным.
К концу октября я достиг Ричмонда — столицы вражеской территории, где родилась гидра — нет, слишком много чести, — где родился спрут виргинской хунты об единой Джефферсоновой голове, но со множеством щупалец, и каждое по имени Джеймс!
В театре, в антракте, меня узнали; мне начали аплодировать местные (белые) плантаторы. Уверен, об этой овации доложили главному спруту.
В начале ноября я явился в Вашингтон, дабы председательствовать в сенате. Иные считали, что мне неудобно отправлять мои конституционные функции, когда в штате Нью-Джерси против меня выдвинуто обвинение в убийстве. Но я служил народу. Честный гражданин, я намеревался воротиться в Нью-Джерси, чтобы предстать перед судом; покуда до меня не дошло публичное заявление судьи округа Берген, что, если меня тотчас не повесить, будет голод в Бергене и чума в Хобокене. Нью-Джерси потерял для меня притягательную силу. Но вот я с радостью узнал, что по подсказке Джефферсона группа сенаторов обратилась к губернатору Нью-Джерси с просьбой прекратить судебное преследование против меня. Почему Джефферсон меня пожалел? Привязанность? Чувство справедливости? Чести? Ничуть не бывало. Ему пришлось туго, и он нуждался в моей помощи.
Первый раз меня вызвали в дом президента через две недели после открытия сессии сената пятого ноября. Посыльный президента отыскал меня в доме — вернее, в домах — английского посланника. Мерри арендовал два кирпичных дома на Кэй-стрит и расстарался, превращая их в фешенебельное посольство.
Миссис Мерри председательствовала за чаепитием у камина. Она прелестно выглядела и забавляла нас новыми симптомами «джефферсонита» (я, разумеется, делал вид, будто не слышу колкостей по адресу моего владыки).
Но у миссис Мерри нашлись и другие темы для разговора. В тот день она рассказала нам невероятную историю про старого мистера Коллинза и молодого мистера Роупера. Коллинз, эксцентричный старый федералист, владел большим имением около Александрии. Все знали о его странностях, даже безумии, хоть я не находил в нем ничего странного, кроме обычая ссориться со своим «ребром» на людях; но если ссоры с собственной женой — признак безумия, то человечеству не хватит психиатрических лечебниц. Роупер, молодой юрист из Александрии, ухаживал за любимой племянницей Коллинза. Роупер зарился на ее деньги, но, чтобы добраться до них, сперва надо было упрятать старого мистера Коллинза в сумасшедший дом.
— Ну так вот, молодого мистера Роупера перехитрили! — Довольный голос миссис Мерри клокотал, как у попугая. — Приходит он вчера к старому Коллинзу, а тот ему и говорит: «Ходят слухи, что вы сошли с ума!» А бедный молодой Роупер как раз собирался ему сказать то же самое. «Я вовсе не сошел с ума, сэр!» — «Но, сэр, — говорит старый Коллинз, — всем ясно, что вы абсолютно безумны. К счастью, есть прекрасное средство, оно помогло даже самому английскому королю, и средство это — порка». Тут являются два огромных черных раба, спускают штаны молодому Роуперу и безжалостно его секут!
Миссис Мерри смеялась до слез. И в это время вошел посыльный от президента в сопровождении дворецкого, пробубнившего: «От Его превосходительства президента полковнику Бэрру».
Передав мне записку, посыльный удалился.
— Похоже, полковник Бэрр, вас с мистером Джефферсоном водой не разольешь. — Миссис Мерри угадала. Только речь шла не о дружбе, а об ожесточенной политической схватке.
На другой день я обедал наедине с Джефферсоном (он всегда обедал в три). Я не видел его почти год, и он показался мне изможденным: седые волосы, усталый, потускневший взор, кончик лисьего носа странно прозрачен. «Дворец» все еще не отстроили — он
