Вынуждена признаться, что немало поступков, совершенных мною за эти годы, не делают мне чести. У всех у нас есть свои слабости. Свои недостатки. Все мы уступаем искушениям. Все совершаем ошибки. И на мою долю тоже выпало немало грехов – если это действительно грехи.

Тем не менее я с полной откровенностью заявляю, что, если бы могла перелистать свою жизнь назад, как переворачивают в обратном порядке страницы романа, и начать все заново, с первой страницы книги первой, когда мне было всего десять лет от роду, уверяю тебя, читатель, что ни единое слово, ни единая строка, ни единая страница из всех этих трех частей не подверглись бы сколько-нибудь существенной переработке. Иначе говоря, я прожила бы эту жизнь так же, как прожила.

И как буду продолжать жить. И Брайен тоже. И Роджер.

Я обещала, что счастливых концов в этом повествовании не будет.

Ибо концов вообще не бывает, за исключением смерти. Жизнь продолжается. Жизнь со всеми ее темными и светлыми сторонами. С ее радостями и огорчениями. С ее удачами и неудачами.

Получилось так, что ограбление поезда, жертвой которого стала Равена, обернулось для нее, хотя поначалу предположить это было трудно, благословением. Общественное мнение Ричмонда, заклеймившее ее после бегства с этим «бесчестным типом» Брайеном О’Нилом как «авантюристку», «предательницу» и «распутницу» (и это еще далеко не все эпитеты, которых она удостоилась), сочло, что Всевышний достаточно покарал ее, подвергнув этому «ужасному испытанию».

Подобного рода чувство, вместе с великим целителем по имени Время, заставило все простить и все забыть даже тех, кто считал, что Равена изменила друзьям и родине.

Более того, Равена придала особый аромат и окраску жизни высшего общества Ричмонда, столь сильно поблекшего после военных испытаний. Лишившийся своего былого нарциссизма, вынужденный отказаться от старого убеждения, будто его мужчины и женщины – избранные натуры, которым самим Всевышним предназначено в жизни только одно – свято хранить законы рыцарской чести и красоты и любоваться собственными достоинствами, грубо потоптанный каблуками сапог победителей-северян, Юг погрузился в глубокое уныние и тоску. Драматическое возвращение Равены вдохнуло новую энергию в ричмондский быт. Возобновились встречи и вечеринки в старых плантаторских домах. Аристократия подняла голову.

Равена же дивилась тому, что открылось ее глазам. На Гавайях ей приходилось слышать немало леденящих кровь историй о том, как радикалы с Севера, разные там мешочники, всячески попирают достоинство Юга. А чернокожие, объединяясь в банды и мстя за былые унижения, грабят, насилуют и убивают белых без разбора и жалости.

Но когда она вернулась в Ричмонд летом 1876 года, выяснилось, что все штаты бывшей Конфедерации возвратились под сень Союза и теперь, как и прежде, вполне самостоятельно ведут свои дела. Что же касается черных, то печальный парадокс заключался в том, что теперь им жилось даже хуже, чем до войны. Формально получившие свободу и право голоса, такое же, как и у их прежних хозяев, они и носа не смели казать на избирательные участки под страхом быстрого и жестокого суда со стороны куклуксклановцев в белых балахонах или иных расистских организаций, образующих в совокупности так называемую невидимую империю. Любого черного, осмеливающегося подать голос или, как говорил Роджер, «забывающего свое место», самым жестоким образом избивали или даже убивали. Достаточно было спутнику белой женщины сказать, что черный как-то не так на нее посмотрел, как того немедленно линчевали. Или в лучшем случае кастрировали.

Из пяти черных, прислуживавших в «Равене» до войны, трое по-прежнему выполняли свои обязанности, хотя после капитуляции при Аппоматоксе прошло целых одиннадцать лет. Двое других, дворецкий Гордон, и кухарка Хэтти, умерли, до последнего дня оставаясь с прежними хозяевами. Гордона теперь заменил Ленни Фримен, бывший лакей.

Освобождение превратило некогда веселого, с улыбкой до ушей, подростка в мрачного, угрюмого, во всем разочаровавшегося мужчину, которому, видно, стоило колоссальных усилий произнести простое «да, сэр» или «да, мэм». И все же он повторял эти слова, потому что на лучшее место в южных штатах рассчитывать не мог. Да и в северных, если уж на то пошло, тоже. Десятки его знакомых, устремившихся на Север, в эту землю обетованную, вскоре потянулись назад, словно побитые собаки.

Либби, новая кухарка, была черная как смоль толстуха, «мамка» прежней школы. Она не признавала освобождения и равно ненавидела «наглых черномазых» и «белую шваль» с Севера за то, что они покушались на порядок жизни, казавшийся ей чистой идиллией.

Служанка Бэрди сохраняла свойственную ей практичность.

– Мистер Линкольн поставил свое имя под бумажкой и сказал: «Ну что, черномазые, теперь вы вольны делать что хотите и идти куда хотите». Ну и что с того? Что же мне теперь – кувыркаться от радости и весело распевать всякие песенки? Слишком много на своем веку видела я несчастных, забитых белых, чтобы верить в такие сказки.

Ванесса Уайлдинг лишилась личной служанки – еще три года назад Роза вернулась в Ирландию ухаживать за больными тетей и дядей.

За те годы, что Равена не видела матери, герцогиня сильно сдала. Некогда прекрасное лицо после тяжелой болезни покрылось сеткой морщин, кожа ссохлась, взгляд потух. Но никакие недуги и испытания не могли поколебать ее врожденного благородства. Горделивая осанка сохранилась, и голова, как всегда, была высоко поднята.

Герцога Ольстерского, которому было уже за семьдесят, время пощадило больше, чем жену. Когда-то он сильно страдал от бронхита, да и сердце пошаливало, но теперь, после возвращения блудной дочери, здоровье его, по словам медиков, пошло на поправку.

– Ты самое лучшее наше лекарство, дорогая, – усмехнулся он и, обняв жену и дочь, прижал обеих к себе. – Вот увидите, мы еще поживем на славу.

– Или по крайней мере умрем спокойно, зная, что Равена снова дома, – слабо улыбнулась герцогиня.

– Не говоря уж о чудесной внучке, что она нам подарила, – подхватил герцог. – Даже в ирландском словаре не найти слов, чтобы выразить, как счастлив я был, когда это сокровище вошло в дом. А кстати, где Сабрина?

– Последний раз, когда я ее видела сегодня, она направлялась в конюшню, – ответила Равена.

Герцог озабоченно сдвинул брови.

– Надеюсь, на этом черном дьяволе она кататься не собирается?

– Отец, – рассмеялась Равена, – да девочка с трех лет в седле, как, впрочем, и я в свое время. И между прочим, в детстве ты никогда не мешал мне кататься на Апаче.

– Разве? Что-то не припомню. Но это не одно и то же. Сабрина… – Заметив на лицах обеих женщин самодовольную улыбку, герцог осекся.

– Сабрина – твоя внучка, – поддела его Равена. – Твой ангел, твоя гордость и счастье.

– Нет, я серьезно, дорогая. Заходит тут к нам один малый, друг Роджера, некто Дэн Батлер. Сейчас он за границей, но, когда вернется, вы наверняка встретитесь. Они с братом занимаются каким-то импортом. Брат во время войны приобрел весьма сомнительную репутацию. Сделал миллионы на всяких там махинациях. А вспомнил я его потому, что этот парень, зовут его Ретт, потерял в свое время единственную дочку. Она свалилась с лошади.