– Нельзя, – тихо объяснил из своего дальнего угла Сазанович. – Это оперативная информация.

– Понятно, – посерьезнел Ардаматов и выпрямился в кресле.

– Одним словом, к нам поступила известная вам рукопись. Как и при каких обстоятельствах она попала в органы, тоже, конечно, вызывает вопросы…

– Неужели и в правду забыл в вагоне? – воскликнул Дусин.

– За кем погоня? – Гриша Красный приложил ладонь к замшелому уху.

– В вагоне! – рявкнул ему прямо в слуховой аппарат танкист Борозда.

– Товарищи, не надо перебивать докладчика! – ласково попросил ТТ, оглаживая бороду. – Ну, попала рукопись в органы и попала. Дело обычное. Дальше! У нас мало времени. Результаты нашего заседания очень ждут.

– Подождут… – буркнул Зыбин.

Пока Владимир Иванович монотонно повторял для протокола то, что все уже давно знали, я исподтишка разглядывал членов парткома. Боже, какие же все они седые, лысые, морщинистые! Даже сравнительно молодая Капа Ашукина выглядела сегодня осунувшейся и постаревшей. Зыбин, готовясь к тяжелому заседанию, явно вчера перебрал, и его лицо набухло лиловой обидой на человечество. Зато морщинистая мордочка старушки Метелиной помолодела от хищного интереса к происходящему, ядовито-фиолетовые кудряшки на голове бодро встопорщились. Селянин Застрехин, в душегрейке и старых бурках, как всегда, стоял у форточки и курил, пуская дым на улицу. Борозда был в своем праздничном пиджаке со звездой Героя и толстой наградной колодкой. Он все время что-то объяснял в слуховой аппарат Грише Красному, тот кивал, кажется, ничего не понимая. Лялин-Папикян, склонившись к служебному журналу, строчил, видимо, новый рассказ, иногда мечтательно взглядывая на люстру и снова углубляясь в работу. Лохматый литературовед Выхухолев сидел, надув губы. Недавно смельчак в «Вопросах литературы» высказал неожиданную гипотезу: классовость, а следовательно, и партийность есть не изначально присущие, а лишь позже приобретенные свойства искусства. За это в «Правде» его жестоко высекли длинной и гибкой цитатой из «Философских тетрадей» Ленина, и он теперь ходил обиженный.

Все члены парткома терпеливо ждали, когда же закончится затянувшееся вводное слово, чтобы приступить к казни.

– Таким образом, товарищи, нам с вами предстоит дать оценку поступку члена партии Ковригина, – наконец подытожил Шуваев. – Комиссия парткома под руководством молодого коммуниста Полуякова, – он кивнул в мою сторону, – встречалась с ним, беседовала. Впрочем, пусть они расскажут об этом сами…

Владимир Иванович сел и стал нервно перебирать лежавшие перед ним странички. Все сразу посмотрели на меня, и я уже было открыл рот, но опередил Флагелянский:

– Товарищи, вы должны знать: Ковригин перед комиссией вел себя чудовищно! Хамил, ругал нас пигмеями, а Горького – вы подумайте! – назвал бездарным снохачом.

– Почему смехачом? – громко удивился Гриша Красный.

– Снохачом! – рявкнул ему в ухо Борозда.

– Ах, это! – облизнулся столетник. – Это – да!

– Не бездарным, а бесталанным, – мрачно поправил Зыбин.

– Какая разница? – удивился Ардаматов.

– Лермонтов купца Калашникова назвал «бесталанной головушкой», – на удивление внятно объяснил председатель поэтов. – Это значит: невезучий.

– Ах, бросьте вашу демагогию! С чего это вдруг Горький невезучий? – вскипел Флагелянский. – Ему памятников понаставили и улицы в его честь поназывали. Он просто хам!

– Кто?

– Ваш Ковригин! Вспомните, что он сказал о моей книге «Даль рабочего романа»!

– А что он сказал? – встрепенулся Выхухолев.

– Не важно. Он проявил полное презрение к мнению товарищей.

– Ну-с, коллеги, дайте же сказать слово нашему молодому председателю, – отечески посетовал ТТ. – Георгий Михайлович, каковы ваши предложения?

– А можно познакомиться с заключением комиссии? – спросил Дусин.

– Да, конечно. Арина, раздайте, пожалуйста! – приказал Шуваев.

В это время в партком торжественно вошел Палаткин. На нем была зеленая твидовая тройка в крупную желтую клетку, малиновая сорочка, голубой шейный платок и рыжие ботинки на «манной каше». Пол-лица заслоняли массивные черепаховые очки с темными стеклами. Несмотря на малый рост, драматург двигался величественно.

– Извините, задержался у врача, – проговорил он, с удивлением поняв, что заседание начали без него.

– Присаживайтесь, Мартен Минаевич, мы до дела еще не дошли! Вас ждали… – пригласил секретарь парткома.

Ленинописец сел, посмотрел на ручные часы величиной с блюдце, налил из графина в стакан воды, вынул из жилетного кармана пластинку больших продолговатых пилюль, выдавил одну на ладонь, бросил в рот и запил, резко запрокинув голову. Пока Арина разносила отксеренные листочки и члены парткома читали, обмениваясь негодованием, слово попросила Метелина.

– Не знаю, товарищи, как вы, а меня в опусах Лешки Ковригина больше всего возмутило низкопоклонство перед Западом. Ну нельзя же так! Все у них лучше. Там дороги, а у нас хляби. Там пиво, а у нас…

– Моча, – подсказал Борозда.

– Не знаю, я пива не пью. Но должна же быть гордость за свою страну! Или он думает, мы слепые? Нет, не слепые. Я вот недавно сочинила стихи про заграницу. Очень смелые! Даже удивительно, что наш «Столичный писатель» решился их напечатать. – Метелина благодарно глянула в мою сторону. – Я их вам сейчас прочту…

– Не надо стихов! – оборвал Шуваев. – Давайте послушаем молодого председателя комиссии.

– Зачем? Здесь все написано! – Палаткин брезгливо помахал страничками.

– Для протокола, товарищи, – оторвавшись от служебного журнала, снова разъяснил Лялин. – Надо, инстанции требуют, чтобы все выступили. Георгий Михайлович, если коротко, к какому выводу пришла комиссия?

– Не отмалчивайтесь! – ТТ строго посмотрел на меня.

– Я и не отмаливаюсь. Просто не хочу перебивать старших. Если коротко – исключить.

– Все члены комиссии это подписали?

– Все.

– Может, были разногласия?

– Да какие же разногласия, если он пишет, что мы воевать не умели! – взревел Борозда. – Завалили немца трупами.

Ашукина и Зыбин, переглянувшись, потупились.

– Это, как я понимаю, Николай Геворгиевич, совпадает с позицией районного и городского комитетов? – прилежно уточнил Сухонин. – Владимир Иванович, ничего, что я вмешиваюсь в ход заседания?

– Имеете право как член парткома, – играя желваками, буркнул Шуваев.

– Полностью совпадает, – кинул Лялин. – Альтернативы нет. Исключение.

– Сколько лет заключения? – спросил Гриша Красный.

– Теперь исключенных не сажают! – гаркнул в слуховой аппарат Борозда.