– Что курим? – отозвался брат на гневное «алло».

– На свадьбу! Костюм! – Ада задыхалась от возмущения.

– Ммм? Погоди, я тише сделаю. Такая, слушай, комедия! Жалко, что ты не смотришь на английском…

Адины слова поставили его на место. Закурил, перешел на балкон и слушал возмущенное клокотание сестры, втайне восхищаясь Яном.

– А на ком? – удалось-таки вставить вопрос.

– «На ко-ом», – передразнила Ада. – На ком еще, как не на этой… Да хоть на ком! Вам лишь бы жениться, вы только об этом и думаете!

Дым ровно стелился поверх перил. Яков осторожно поставил трубку подальше, чтобы голос не ввинчивался в ухо. Ну-у дает… Эта ему не нравилась, однако надо же, свадьба! Костюм купил…

– Я предупредила: только через мой труп! – неслось из трубки.

…Нет чтобы под сурдинку сходить в мэрию, выждать, а потом как бы невзначай… Что «потом», он отлично знал – потом была бы грандиозная истерика, мэрия сгорела бы ясным огнем, и потому хорошо, что сестра живет не здесь, а на отшибе, не ездит на машине и, следовательно, не появится в любую минуту в дверях; это хорошо… Но каков! Он восхищался племянником – не только свадьбу затеял и купил костюм, а сам – сам, добровольно! – поехал и доложил.

А там пускай женится хоть на стриженой девке. Такая она и есть… эта.

«На какое число нам заказывать билеты?» – волновалась Юлина мать. У Нины было намного больше вопросов: какая там у вас погода; где мы будем жить; о господи, мне нечего надеть, и почему мы с папой все узнаем последними? «Мы с папой» было пришпилено второпях – ее задело, что внук не привез невесту. Георгий просто радовался, без всяких обид – это была прерогатива матери.

Билеты заказать не успели – Нина подвернула ногу в магазине на эскалаторе. Растянутые связки болели, щиколотка распухла, ступать было трудно. Она рвалась на свадьбу, как в атаку: платье куплено, тронная речь готова, но как ты не понимаешь, я же не могу с такой ногой появиться на свадьбе, господи, как назло, а тут еще папино давление, я не понимаю, вот у меня никакого давления нет… Юлька встревожилась: отец не жаловался – ни раньше, когда цифры зашкаливали, ни в этот раз, и мягко, но решительно отказался обсуждать эту тему. Вот в этом их разница: матери всегда необходимо описать все, что с ней происходит, нисколько не заботясь о подборе слов. Это было в ней так же неистребимо, как любовь к пению у человека без музыкального слуха.

Неожиданно простой выход нашла Лора: «Если гора не идет к Магомету, что делает Магомет? – Идет к горе. Вот и мы поедем в свадебное путешествие во Флориду». Шлыковы, подарившие деньги на поездку в Испанию, недоуменно переглядывались: «А как же Мадрид?» – «Никуда не денется», – безмятежно возразила дочь.

Свадьба прошла в специально снятом зале для торжеств, как проходят все свадьбы: многолюдно, бестолково, шумно. Лора грамотно продумала, как рассадить гостей во избежание нежелательной близости, поэтому столик с Юлькиным бывшим мужем находился в противоположном углу. Спиной к ним сидела, оживленно с кем-то разговаривая, жена.

Все эти годы Юля видела мужа редко, да и то главным образом через стекло машины, когда он приезжал забрать Антошку. Теперь за дальним столиком сидел муж незнакомой женщины с элегантной прической, и этот зрелый, уверенный в себе мужчина когда-то сидел рядом с Юлькой на их свадьбе, не столь многолюдной, но тоже бестолковой и шумной, нисколько не нужной ни Юльке, ни ему самому. Всего-то четверть века миновала, но казалось, это происходило в другую историческую эпоху. В сущности, как раз так, усмехнулась Юля. Время моргнуло глазом – что такое двадцать пять лет? И мы сейчас сидели бы за одним столом, за спиной громоздилась бы совместно прожитая четверть века – серебряная свадьба. Другая эпоха – до сына, до нас с Яном, до великого переселения – мы разминулись на пятнадцать минут, а расплатились другой валютой, пятнадцатью годами. Могли познакомиться с ним у Шурки… Минула большая часть жизни, словно перелистываемый учебник истории: благоденствие, войны, смена власти, передел границ, а до хронологической таблицы пока не дошли. Какое счастье, что монография не дочитана, ведь впереди жизнь этих двоих, до эпилога далеко, и Шлыков уже встал с бокалом, постукивая ножом по рюмке, требовательно смотрит в зал…

Они столкнулись в перерыве, когда гости, разгоряченные танцами, разбились по интересам: одни вышли перекурить, другие присели у стойки бара. Там и здесь щелкали фотоаппараты, Ян снимал Лору с букетом, Лору без букета, Лору с Антоном и Антошку без Лоры.

– Как жизнь молодая? Тебе что-то принести? Коньяк?

Она не заметила, как муж сел рядом на высокий табурет. Юля кивнула. Муж часто произносил фразу про жизнь молодую, жизнь давно отнюдь не молодая, и слова другие. Тем временем он вернулся с двумя щекастыми бокалами; коньяк просвечивал янтарем. «Выпьем за здоровье молодых!» Она так и не научилась отличать, когда он говорил серьезно, а когда шутил.

– Как тебе нравится невестка? – спросил будто невзначай.

Юля пожала плечами.

– Главное, чтобы Антону нравилась. – Она сделала маленький глоток.

– Да, конечно, – согласился муж. – Я, честно говоря, не в восторге.

– Почему? Симпатичная, по-моему, девочка.

– Да ладно. Не в суде, не оправдывайся.

И неожиданно задал совсем другой вопрос:

– А ты нашла, с кем хочешь состариться? – Он кивнул на Яна, снимающего Лору с родителями.

Фраза из их далекой, тогда еще не совместной, жизни: «хорошо с тем, с кем можешь вместе состариться». Фраза надежная и уютная, как сухой шалаш в вечернем лесу, когда-то прозвучала истиной в последней инстанции. Позади остались «Томашов», чужой муж и корзина с вязаными вещами – начатыми, законченными или брошенными на половине рукава – барахло для «Армии спасения», которой там не существовало. «Вместе состариться» как утешение: дескать, «на свете счастья нет», а если повезет, то впереди «покой и воля», на чем сердце и должно было успокоиться. Послушать бы трамвайную цыганку, вымогательницу рубля…

Да, и сидела бы в сухом шалаше по сей день. Юля улыбнулась.

– Что смешного?..

Яна брали за рукав, просили «снять на память» и прибавляли: «Как с вами рассчитываться? Или это включено?» Кивал, озадачивая спрашивающих, и фотографировал, фотографировал… Он сделал несколько «пиратских» снимков, больше похожих на шаржи. Праздник достиг той стадии, когда мужчины снимают пиджаки, а женщины громко хохочут и, взглянув на себя в зеркало, с вызовом говорят: на кого я похожа, господи, твердо веря, что сейчас их слова опровергнут. За одним из столиков сидел спиной к Яну широкобедрый мужчина с очень покатыми плечами, тонкой шеей и маленькой темноволосой головой; на макушке торчал хохолок. Выставив локоть, он тянулся с рюмкой к сидящему напротив: «За все хорошее!» Тосты были на редкость однообразны и скоро перешли в исповеди: «после второго развода…» К скучному столику протиснулась дама в светлом блестящем платье с глубоким вырезом на спине. «Кого я вижу! – закричал широкобедрый, протянув к ней руку; водка вылилась из рюмки на платье, нимало не омрачив веселья дамы. – Наконец-то снизошла!» Женщина обхватила его за спину, словно желая оттащить от стола, при этом стала видна ее собственная спина, которая вылезала из беспощадно тесного выреза, как тесто из квашни. Подняв фотоаппарат, как будто снимая оркестр, Ян успел щелкнуть несколько кадров, пока мужчина повторял: «Снизу шла – сни-зо-шла, снизошла – снизу шла…»