Она опустилась на влажный кафель, сгребла в горсть часть осколков, и, словно пляжную гальку, просеяла их через пальцы. Задержался самый крупный, остальные провалились вниз. Она повертела его в руках, высматривая грань поострей. Затем задрала подол холщовой рубахи и несильно провела этой гранью по ноге, около колена. Образовалась неглубокая царапина, к середине которой начала стягиваться толстая кровяная капля. Быстро набрав достаточный вес, разбухшая капля медленно поползла вниз по ноге, оставляя за собой тонкий красный след. Ницца смотрела, как утекает эта капля, как уводит вслед за собой живое тепло её тела, перенося себя из этой тёплой привычной жизни в быструю и холодную смерть… или даже не холодную, а, наоборот, спасительную… и не смерть вовсе, а жизнь… но другую… далёкую и непознанную… там, где ждёт её мама, Татьяна Ивановна Гражданкина, которую она никогда не видела и не знала…

Откуда-то с потолка, откуда падали осколки, внезапно свалились строки, из прошлых её жижинских поэтических опытов в доме отца… И она подобрала несколько, как только что подобрала стеклянный бой… и услышала, тоже откуда-то сверху…

Чтоб в избе уныло

Затворилась дверь…

Чтобы защемила

Свет дверная щель…

Чтоб огонь последний

Загасила печь…

Чтоб в избе соседней

Загорелась свечь…

Чтоб она пролила воск горячий в соль…

Чтоб заговорила ворожея боль…

Она печально усмехнулась и аккуратно закатала левый рукав рубахи до локтя. Затем, прицелившись, со всего маха полоснула осколком по венам, чуть выше кисти, там, где они выпукло прорисовывались вдоль тонкого запястья, которое Сева, её Сева, так любил прижимать к своим губам. Полоснула сверху вниз, так, чтобы перекрыть этой острой гранью все вены разом… А потом ещё раз. И ещё…

Когда нянька, перестелившая постель больной Иконниковой, разъярённая тем, что та ещё не вернулась, отправилась на её поиски, то ещё не подозревала, что обнаружит свою подопечную лежащей посреди женского туалета, без признаков жизни, на мокром от крови кафельном полу, с откинутой в сторону левой рукой, из которой слабыми уже выбросами, но всё ещё продолжала выдавливаться густая тёмная жижа…

Умереть Иконниковой всё же не дали. До клинической смерти не хватило пяти-семи минут, как позднее установили реаниматоры из института Склифосовского, куда её доставили на психоперевозке в экстренном порядке. Там её откачивали, сшивали резаные вены, в то время как безостановочно качал аппарат по переливанию крови. Пока Ницца приходила в себя в реанимации после спасительного вмешательства местного персонала, в Седьмой был устроен консилиум, как следствие суицидальной попытки больной Иконниковой Н. И., имевшей место в стенах специального профильного учреждения. Для начала, по предложению профессора Мунца, прибывшего на совещание, лишили квартальной премии няньку. Но это было не главное. Главное было принять правильное решение по самой Иконниковой. Игры закончились. Генерал Чапайкин, которого в тот же день поставили в известность об имевшей место и только по чуду не закончившейся смертельным исходом попытке суицида, был в ярости. Наорал по телефону на Велихову, временно исполняющую обязанности главврача Седьмой, обещал лично приехать и разобраться, что у них там творится такое с контролем над ситуацией, связанной с его контингентом. В общем, надо было реагировать и определяться. Загальский, как лечащий врач, сделал слабую попытку как-то оправдать свои действия:

— Как известно, шизофрению с систематизированным бредом довольно трудно отличить от патологического параноидального развития психопатических личностей. И, честно говоря, к суицидальному варианту не было весомых предпосылок.

— Но ведь больная явно характеризовалась многотемностью бредовых идей… — не согласился Мунц. — Она с самого начала была болезненно заострена на эмоционально-значимых темах…

Велихова, всё это время размышляющая, чью сторону занять будет время, тоже вставила слово, сообразив, что всё же нужно попытаться сохранить лицо и отстоять репутацию Седьмой. А с Загальским, сделав нужные выводы, можно разобраться потом, самим.

— Видите ли, мы не придавали основного значения ведущему синдрому, определяющему форму шизофрении… — При помощи этого уклончивого варианта она решила пояснить позицию своего учреждения. — Вы же в курсе, Гавриил Романыч, так считалось раньше, и это было ошибкой. Теперь мы определяемся по главному — по ходу, а потом уже по самому итогу течения болезни. А ставку делаем на необходимость длительной, устойчивой, но и вместе с тем весьма усиленной терапии. На триседил, к примеру, перевели. Так, Вячеслав Григорьевич? — Она бросила заметно раздражённый взгляд на Загальского.

— Да, да, именно так, — с готовностью поддержал тот начальницу. — И ещё хочу сказать. Здесь, как стало теперь окончательно ясно, имеет место типичнейший случай полного аутизма, по типу стеклянной стены отчуждения. Всё это должно сопровождаться неустойчивостью мышления и глубокой неконтактностью…

— Должно, а не сопровождалось ведь? — поддел оппонента Мунц. — Как она ловко няньку вашу обработала? Мол, бабушка, простите-извините, можно пописать слетать, по-быстренькому? Слетала вот… Какой же аутизм? Где ж он тут лежит, по-вашему?

Загальский тут же заткнулся, лихорадочно обдумывая достойный вариант ответа, и тогда Велихова решила вмешаться, пока не поздно. И обратилась к Мунцу:

— Гавриил Романыч, уважаемый вы наш, давайте не будем искать тут крайнего, а попробуем прийти к общему знаменателю. Это в наших с вами общих интересах. Она ведь и вашей отчасти была пациенткой, так или не так? И мы в своих действиях по Иконниковой в известном смысле отталкивались и от вашего заключения. От результатов предварительной экспертизы.

— Вот именно, что предварительной, — уже вполне миролюбиво отреагировал Мунц, — а сами-то что ж? Вы же практики, у вас тут поток нескончаемый, конвейер. Насобачились, поди. Ну как же можно суицидника просмотреть? — Он вздохнул и заключительно рубанул ребром ладони по столу. — Ладно. Давайте решать. Мы тут не мундиры чистить собрались, а из дерьма этого выбираться.

— Предлагаю на ближайшие минимум полгода одиночку, — решительным голосом внёс предложение Загальский, сообразив, что гроза прошла мимо. — Плюс перевод на особый режим при круглосуточном контроле. Ну, и усиленная терапия, триседил, само собой. То есть продолжаем безостановочно. Не фрагментарно. Потом собираем второй консилиум, смотрим по результату и решаем по переводу в хроники. Или не решаем. Но это после того, как родит. У меня всё.

По глазам Мунца понял, что слова попали в цель. Велихова, подумал, и сама вряд ли бы другой вариант предложила. Да и чего тут предлагать, раз на самом деле чокнутой оказалась сука? Реально стукнутой. Зар-р-раз-за…

Мунц встал. Встали и остальные.

— И регулярное обследование у гинеколога не забудьте. Вам тут никому лишние трупы не надо. И нам не надо, чтобы у вас было. Один цех, как говорится, под одним Богом ходим. И тем более у неё отец человек известный, скульптор, заслуженный какой-то. А то потом «голоса» всякие там разговнятся — дерьма не оберёшься. Всех коснётся. Согласны?