— Не смеши! — вспылил доктор. — Немцев, разумеется, не интересует ни наш аппарат, ни твои разговоры. Просто они разбомбят телефонную станцию на Зельной, и город оглохнет. Не знаешь, как это бывает? Никогда не распевала: «Эх, хорошо на войне»? Только, ради бога, не обижайся.

Но пани Рената нисколько не обиделась. Очевидно, глядя на доктора, лицо которого чуть порозовело после выпитой наливки, она преодолела растерянность и приободрилась. Сказала на прощанье, что ждет их к ужину, будут картофельные оладьи, старательно заперла за ними входную дверь и накинула цепочку.

Они пошли Познаньской улицей, менее забитой, чем Маршалковская, хотя и здесь плотный поток людей запрудил и проезжую часть, и тротуары. С трудом протискиваясь навстречу движению вдоль стен домов — тут еще не разрушенных, — они добрались до площади перед Политехническим институтом, откуда было видно высокое здание окружного госпиталя.

— Отсюда дойдешь до своей библиотеки по улице Снядецких. Это очень близко. В случае чего помни: я буду в госпитале, пока его не разбомбят или не сожгут. Для немецких летчиков белые флаги с красным крестом ничего не значат. Слышишь? Артиллерия заговорила. Должно быть, немцы уже близко, раз обстреливают город.

Анна постояла с минуту, прислушиваясь к далекому еще гулу орудий, и пошла в сторону Кошиковой. В библиотеке ее встретили дежурившие ночью сослуживицы. Одна из них, воспользовавшись приходом Анны, решила навестить домашних и как раз собиралась выйти, но тут вдруг послышался сильный стук в запертую входную дверь. Анна подумала, что такой настойчивый стук она слышит в это утро уже второй раз, и побежала узнать, что случилось. Так рваться в библиотеку мог только комендант местного отделения ПВО или его заместительница. Но на сей раз это были не они. У двери, на тротуаре, с длинным кнутом в руке, растрепанная, в каком-то военном плаще, накинутом на летнее платье, стояла Ванда Корвин. Увидев Анну, очень обрадовалась:

— Ты? Вот здорово! Мне на моей телеге до Хожей не доехать, я и решила оставить тут весточку своим. Но раз ты здесь, полезай на козлы. Мигом!

— Я? — удивилась Анна.

— А кто еще? Тетя Рената свалилась бы на первом же повороте. Там, где улицы не очень забиты, я мчусь во весь опор. Залезай скорее!

— Но скажи зачем? Я нужна здесь.

— В другом месте ты гораздо нужнее, — ответила Ванда, взбираясь на телегу. — Я думала, лучше будет тебе самой увидеть. Но если хочешь знать заранее, то… Адам просил, чтобы я сообщила тебе о нем.

— Адам? — машинально повторила Анна.

— Н-да. Пришел эшелон с ранеными. И вдруг вижу: мне его, Адама, кладут на телегу. Сегодня это у меня третья ездка с вокзала в Уяздовский госпиталь.

— Боже мой! Ранен! Тяжело?

— Довольно-таки. В бедро и, кажется, в руку. Ну иди же, помогу тебе взобраться.

Ванда устроилась поудобнее на козлах, подобрала вожжи и двинулась по улице Шопена в сторону Уяздовских аллей.

— А где этот госпиталь? — допытывалась Анна. — Жаль, что ты не отвезла его в окружной. Я только что проводила туда доктора Корвина.

— Скажешь тоже! — огрызнулась Ванда. — Кто теперь выбирает? Велят везти в Центральный госпиталь санитарной подготовки, и я везу. Но скоро и моим поездкам конец. Эти кретины приказали эвакуировать медперсонал и перевязочные средства. Сама увидишь, что там творится. И вообще… Трудно поверить, но ночью я видела, что из города вывозят прожекторы и аэростаты. Очевидно, вслед за ними улетят наши последние самолеты.

— А что будет с ранеными, если Варшаву сдадут?

— Бес его знает! Буду их возить, пока у меня не реквизируют эту колымагу. Но если вздумают навалить на нее чемоданы и посадить семьи врачей, клянусь: выпрягу лошадь и удеру. Стрелять в меня не посмеют. Да и не попадут. Какие из этих санитаров вояки!

Преодоление расстояния до госпиталя потребовало мастерства, достойного призерши конных состязаний.

— Я еду за ранеными! — кричала Ванда. — В госпиталь! Остановитесь на секунду! Это приказ! А ну расступись! Пропустить! Стой!

Поскольку на козлах развевался флажок со знаком Красного Креста и такая же повязка была на правой руке Ванды, размахивающей длинным кнутом, то идущие по улице люди пропускали телегу. К тому же кучер в юбке, похоже, был готов на все, а его кнут стрелял почти так же громко, как пикирующие самолеты, поэтому прохожие предпочитали посторониться, нежели попасть под колеса. Наконец они свернули на Пенкную, где народу было поменьше, и поехали быстрее. Анна вздохнула:

— Седьмой день войны… И никакого просвета. Мы по-прежнему одни. Неужели и Англия, и Франция…

— Французы? — фыркнула Ванда. — Видимо, сочли достаточным, что оставили здесь тебя.

Анна почувствовала, будто ее стегнули кнутом. Но мысли младшей из сумасшедшей троицы детей Юлиана Корвина были заняты другим.

— Ну и ну! Ворота оставили открытыми, — ворчала она. — Совсем ошалели! Ведь через пять минут толпа баб, прослышав, что их раненые мужики здесь, ворвется внутрь. Передай Куке, да поскорее, что со стороны Пенкной грозит нашествие.

— А кто такая Кука? — спросила ошеломленная Анна.

— Моя подруга по пансиону. Здесь ее все знают. Она уже двое суток не выходит из госпиталя. Замечательная девушка. Тоже доброволец, как и я. А теперь слезай и иди искать Адама… Мне помогали его нести санитары, но что-то я их уже не вижу…

— Как? Ты не знаешь, куда его положили?

— О, святая простота! На землю, детка, или на траву под деревьями. Ищи — и найдешь. Я еду на вокзал за ранеными.

Ванда чуть ли не столкнула с козел свою пассажирку, щелкнула кнутом и, развернув телегу, стремительно вылетела за ворота. Последнее, что успела заметить Анна, была ее поднятая вверх рука с повязкой Красного Креста.

Тут же у ворот сидели под кустами раненые солдаты. Кое-кто дремал, иные осматривали свои повязки или поправляли бинты друг другу, некоторые стонали, ложились и через минуту снова усаживались на траву. Все грязные, небритые, все ожидающие помощи, которая не приходила. Дальше, слева, возле самой ограды, в несколько рядов лежали тяжелораненые. Одни на носилках, другие прямо на траве, головами к улице, на солнцепеке. Над ними вились рои мух, садились на потные, испачканные землей лица, на окровавленные бинты. Некоторые раненые были в мундирах, другие — полуголые, с повязками на груди, руках, животах. Лежали неподвижно, кто без сознания, кто бредя, и только те, что временами открывали глаза, стонали:

— Пить… пить…

Анна заставила себя всматриваться в лицо каждого. Она уже обошла ближайший к ограде ряд, перешагивая через неподвижные тела, но тут внезапно завыла сирена. Тише, чем обычно, как бы неуверенно. Во дворе начался