поступки. Может быть всё как у всех: обман, предательство. Можно просто потерять волю. О прекрасной знатной рабыне из вставной новеллы про взятие города говорят, что «скоро она перестанет стесняться себя и будет вести себя хуже, чем обезьяна». Ты теряешь себя и в сфере недобытия находишь обезьяну…

Черное преследует героя, при том, что сам он не признает этот цвет. Можно вспомнить хотя бы его патологическую неприязнь к черным носкам. Черное – это и фигурка длиннорукой обезьяны, схоронившаяся в его кармане. Она будто проникает в его семью и рушит ее. Еще в детстве герой «запутался» в руках родителей, потом ему было видение черной старухи с руками до земли…

Черное соседствует со смертью. При штурме города у смертельно ошпаренного человека лицо делается черным, а глаза «обезьяньи», «смотрящие в пустоту».

Если основа прилепинского романа «Санькя» – внутренняя брань, преодоление личной опустошенности, душевной пустыни молодого человека, выросшего в новой России, то у героя «Черной обезьяны» вопрос преодоления уже не ставится, все возможности исправления истрачены. Здесь происходит только фиксация падения в скважину.

«Кто я, блядь, такой» – задался герой вопросом при знакомстве с Алькой (почти шаргуновская попытка самоидентификации: «Как меня зовут?»). Однажды Саша Тишин проснулся с вопросом: «Какой я?» Санькя ответил, но герой «Черной обезьяны» не смог найти ответ (позже забыл его и главный герой «Обители»). Вот поэтому у него нет имени. Он – воплощенная пустота, пустое место, тень, мелкий бес. Он не способен ни на что, кроме метаний и хаотического бега. Бунт не для него, поэтому он никогда не сможет стать уникальным Санькой Тишиным, получить имя, стать способным на поступок. Он полностью сросся с миром «недо» – трясиной, в которой властвует инерция слабости и пошлости, выхолощена воля и свирепствует безусловная подчиненность страстям. Он – всё то, чем не является автор.

«Черная обезьяна» – роман отражений, реального и мнимого, внутреннего и внешнего. Это символичная картина воплощенного в мире ада, его обжигающего дыхания, которое проявляется в обыденном, рутинном, пошлом.

«Мне еще долго ехать». Этой фразой заканчивается книга. Герой обречен на долгий и бессмысленный путь, сомнамбулический и безотчетный бег по жизни, мимоходом причиняя страдания другим. В этом его адовы кары: собирать конструктор «недобытия» можно бесконечно, тем более когда сам потерялся.

Здесь к месту поставить клип «Черным-черно» рэпера Хаски и перечитать есенинского «Черного человека». Да, кстати, и прослушать прилепинский трек «Пора валить» – эту фразу вполне мог повторять герой «Черной обезьяны»…

Потерялись и блуждают не только герой этого романа, но и Артем Горяинов из «Обители», растрачивающий себя, и персонажи некоторых прилепинских рассказов, например, «Допрос».

Томография внутреннего человека

История, развернутая в рассказе «Допрос», началась у памятника. Практически комедийный вариант: Новиков и Леха собрались в баню. Парилка, жара, пекло у Прилепина всегда мета пограничья, за которой начинается сопредельная территория. Так в «Черной обезьяне», так в рассказе «Попутчики» из сборника «Семь жизней».

Поход в баню у Новикова с Лехой вошел в традицию, когда появлялись деньги. Но вместо этого похода жесткие руки выдернули парней из привычной жизни и ввели в новую реальность (так в «Попутчиках» Верховойскому стали являться сполохи потустороннего). «Три здоровых, как мясорубки, мужика, волокли их обоих, но в разные стороны». С этого момента жизни героев стали расходиться.

Новиков работал в книжном, Леха – оператором в кино. Друзья с детства. Леша – «немного безалаберный, очень незлобивый», неприметный. Если у Достоевского «современный отрицатель» Иван Карамазов, то в «Допросе» – это совершенно обыкновенные, ничем не примечательные два молодых человека, своеобразные люди-тени, ни то ни се. На них печать инфантилизма, безразличия, пустоты, что в конечном итоге сводится к тому же отрицательству, нигилизму. Они свободно, будто сомнамбулы, текли по жизни при полном отсутствии знания о ней. Простой пример: Новиков прожил юность, так и не узнав, чем занимается его отец. Ему было всё равно. Со своей стороны безразлично это было и отцу. Между ними не было «личных отношений». Разрыв линии родства.

Но вот в привычной жизни наступил предел. По обвинению в убийстве по ним было решено провести доследственную проверку и доставить на допрос – прямо по Кафке. Взяли неизвестно за что – случайный свидетель указал, притом что грехов особых за ними не числилось. Они знали друг о друге буквально всё, но тут появились сомнения, а вместе с ними стыд. Выйдя на свободу, Новиков подумал о Лехе: «Может, он все-таки виноват?» Такое вот метафизическое переживание вины…

Стыд был взаимный, необъяснимый. Предательство друг друга, по сути, произошло в подленьких мыслях, которые возжигают в человеке страх и инстинкт самосохранения. Клевета создавала другую реальность. Эта реальность вторглась в жизнь Новикова хлесткими ударами пластиковой бутылкой с газированной водой, унижением. В жизнь Лехи – неожиданным ударом ногой в пах на глазах у Новикова. Автором делается акцент именно на унижении. Новиков, как червь, корчится на полу. Унижение еще более сжимает его в своих тисках, когда в коридоре он слышит крики и стоны своего друга.

Стойкую уверенность, что ничего плохого случиться не может, разрушил удар пластиковой бутылкой по голове и крик опера: «Вас опознали!» Тут же вспоминается зачин «Процесса» Франца Кафки: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест». Здесь тоже почти оклеветали: свидетель показала, ошибившись, ткнула пальцем в небо. Но они и сами почти дрогнули. После опер сказал Новикову, что еще немного, и он его бы дожал, расколол, и тот во всем признался, показал бы и на друга. Но пожалел. Совершить с человеком мгновенную метаморфозу элементарно – достаточно поместить его в другую реальность, к которой он совершенно не адаптирован.

В неприметную жизнь друзей цунамической волной хлынул абсурд, кафкианская стихия. На самом деле, вполне реально проснуться и почувствовать себя насекомым. Реально из неприметного человека трансформироваться в убийцу. Друзьям детства – в любовников. Главное их так назвать. Опознать. Учинить допрос, который зафиксирует иную реальность.

Жизнь – смена ролей. Допрос совершенно перевернул жизнь двух друзей. Жестко показал им то, чем они раньше не парились. Это был не банный пар и веник – произошла иная инициация.

Их никогда еще так не били. В этот момент жизнь того же Новикова была всецело в руках опера, и он мог сделать с ней всё, что захочет.

«Я расскажу вам всю свою жизнь, все подробности», – умолял Новиков. «Не нужна жизнь», – ответил равнодушный опер и с этими словами словно обрел инфернальные черты. Он мучает и искушает. Вместо традиционной бани, в которую Новиков не попал, он в порядке компенсации предложил