веселые цвета. В больничных палатах, например, радующие глаз расцветки стен или красочные картины утверждали бы больных в их желании подольше задержаться на этом свете; в полиции и судах веселые тона комнат заставляли бы преступников еще больше сожалеть о потерянной свободе.

Кабинет оберштурмбанфюрера Шпака был одним из самых мрачных помещений парижского гестапо. Тяжелые гардины на окнах, черная мебель, огромный черный письменный стол и на нем большая черная лампа в форме гриба. Сам Шпак казался маленьким за этим огромным столом, он почти утопал в огромном черном кресле с высокой резной спинкой. Флаг со свастикой над его головой утверждал безграничную и жуткую власть этого человека: ему было дано безоговорочно решать судьбы людей, будь то побежденные французы или подданные самого фюрера. Вот почему в такой подобострастной позе изогнулся перед ним высокий, худой штурмбанфюрер Шехтель.

– Решение комиссии отдела славянских стран по делу Франтишека Милека, доктора наук, – подвинул Шехтель папку с документами грозному начальнику. – За саботаж – расстрел.

– Расстрелять, – решительно произнес Шпак, подписывая документ с приговором.

Дело Марселя де Антуана, сотрудника французской газеты, – протянул Шехтель другую папку. – За агитацию против фюрера и великой Германии – расстрел.

Шпак молча подписал протянутую бумагу.

– Александр Алехин – чемпион мира по шахматам, – доложил о новом деле Шехтель. Шпак внимательно посмотрел в глаза Шехтелю.

– Что решили? – спросил он.

– Ничего. Оставили на ваше усмотрение.

– Прочтите документы, – скомандовал Шпак. – Только короче, самое существенное.

Шехтель полистал бумаги и начал читать. – В первую мировую войну сражался добровольцем против немцев, награжден двумя георгиевскими крестами. Шпак с сомнением покрутил пальцами.

– Это еще ничего не значит. Продолжайте, – произнес он.

– Четыре года работал у большевиков, – продолжал читать Шехтель. – С 1917 по 1921 год. Следователем, переводчиком. В двадцатом году на олимпиаде в Советской России занял первое место и таким образом стал первым советским шахматным чемпионом. В 1921 году выехал в Европу для участия в международных турнирах и играл в них до 1927 года. После матча с Капабланкой остался в Париже, но эмигрантов сторонился.

После небольшой паузы Шехтель продолжал:

– Много раз в печати восхищался Советами. Трижды слал телеграммы – поздравления с годовщиной Октября.

– А телеграммы напечатаны? – спросил Шпак.

– Да, в «Известиях»… Разрешите дальше?

Шпак утвердительно кивнул головой. Шехтель продолжал читать.

– Как «красный» в 1937 году изгнан из среды русских эмигрантов Парижа. Вот одна из его статей: «Всю мою жизнь, особенно после того, как я завоевал звание чемпиона мира, меня именовали врагом Советов, что было особенно больно потому, что делало невозможным контакт со страной, где я родился, которую я никогда не переставал любить и которой не переставал восхищаться».

– Недвусмысленно сказано, – покачал головой Шпак.

– В 1939 году, – продолжал Шехтель, – на олимпиаде в Аргентине отказался играть с немцами и в знак протеста увел с собой команду Франции, подчеркивая свою неприязнь к немцам. Когда все шахматные мастера остались в Америке, он вернулся в Париж, чтобы сражаться с имперскими войсками. Взят в плен в форме французского офицера… Столько данных, – добавил Шехтель от себя, – достаточно для…

Шпак молчал. Он вышел из-за стола и прошелся несколько раз по кабинету. Шехтель продолжал стоять, следя глазами за движущимся начальством.

– Я с вами совершенно согласен, – произнес Шпак, подойдя к Шехтелю. – Ну… на счет этого. – Он неопределенно помахал рукой. – Но вот что меня останавливает. Мы действуем на оккупированной территории только одной грубой силой, пора предпринимать иные меры. Сегодня мне звонили об этом из Имперской канцелярии, советовали придумывать что-нибудь сугубо мирное. И вот сейчас мне пришла в голову интересная мысль: а не устроить ли нам международный шахматный турнир. Что еще может быть более мирного, чем шахматы?

– Отличная мысль! – четко выпалил Шехтель. – И приказать играть Алехину!

– Шехтель! Опять вы за свое! Приказать, – иронически скопировал слова помощника Шпак и, подойдя к столу, снял телефонную трубку.

– Алехина ко мне! – скомандовал он.

Через несколько минут в комнату в сопровождении конвоя вошел Алехин. У чемпиона мира был жалкий вид. Офицерская форма французской армии была изрядно помята и вымазана, щеки покрылись давно не бритой щетиной, редкие белесые волосы в беспорядке торчали в разные стороны. Алехин был без очков и беспомощно поглядывал по сторонам близорукими голубыми глазами.

– Садитесь, – указал Шпак на стул около письменного стола. Алехин сел. Конвойный удалился, а Шехтель продолжал стоять навытяжку, ожидая приказаний начальства.

– Вы знакомились с предъявленными вам обвинениями? – строго спросил Шпак Алехина. Тот утвердительно качнул головой.

– Здесь столько написано, – показал Шпак на лежащую перед ним папку, – что решение может быть одно – самая строгая мера наказания. Ваше дело рассматривала специальная комиссия, она предоставила мне решить вашу судьбу. Я должен судить вас по законам военного времени.

Шпак замолчал. Алехин тоже сидел молча, низко опустив голову на грудь. Шпак вышел из-за стола и прошелся по кабинету. Потом он сказал:

– Великая Германия и наш фюрер любят и ценят культуру во всех ее проявлениях. Вы – гениальный шахматист, и мы даруем вам жизнь. Даже даем свободу, но только при одном условии.

Вновь Шпак выдержал необходимую паузу, может быть, для того, чтобы дать пленнику время обдумать предложение. Сделав несколько шагов, он подошел к Алехину и протянул ему портсигар.

– Закуривайте, – предложил Шпак. Алехин секунду поколебался, затем взял сигарету, прикурил от зажигалки Шпака и сделал несколько жадных затяжек.

– Господин Алехин, мы хотим, чтобы вы сыграли в международном турнире на первенство Европы, а потом в Москве.

Алехин удивленно посмотрел на Шпака.

– Да, да, именно в Москве, – подтвердил он. – Чтобы вам лучше было понять и решиться, я объясню вам обстановку. Вот посмотрите.

Шпак подошел к карте, Алехин поднялся со стула и также сделал два шага по направлению к карте.

– Смотрите, – пояснил Шпак, обводя рукой огромное пространство, закрашенное коричневой краской. – Франции уже не существует, остальная Европа тоже под властью имперских войск. Москва окружена, дни Советов сочтены. Вы – чемпион мира, но мира, в котором господствуют идеи национал-социализма.

Шпак отошел от карты, Шехтель внимательно следил за тем, как оберштурмбанфюрер гулял по кабинету.

– Это причины, так сказать внешние, – продолжил разговор Шпак, – но есть еще ваши личные. Видите ли, в пылу наступления наши войска несколько… – Шпак мучительно старался подобрать нужное слово, – попортили дом вашей супруги в Дьепе. Сами понимаете, война! Я обещаю вам принять все нужные меры и больше не беспокоить вашу супругу. Так что же, могу я доложить начальству, что вы согласны?

Алехин продолжал молчать. В разговор вмешался Шехтель.

– Господин Алехин просит разрешения уехать в Португалию, – сообщил Шехтель. – Он хочет играть матч с Капабланкой.

– Это можно разрешить, – согласился Шпак. – Выдайте ему визу. Конечно, после турниров. Так. ждем завтра вашего согласия. Завтра же вы получите и продовольственные карточки. Можете идти, вы свободны. Да-да, совсем свободны, – подтвердил Шпак, заметив, что