Она настойчиво предлагала мне выпить чаю, и я отправилась с ней в кухню. Чай был крепкий, ароматный, к нему прилагалось варенье двух сортов и сухарики. Ольга составила мне компанию, и мы легко разговорились. Выяснилось, что здесь она работала уже четыре года, приходила трижды в неделю, обычно часов в девять. Уходила ближе к шести. Дом большой, и работы всегда хватало. Платил ей Лотман немного, но надбавки она просить стеснялась, потому что человек известный.

– Вы лишь уборкой занимались? А готовил кто?

– Вера, дочка его. На ней готовка была, чужой стряпни хозяин не признавал. И рубашки ему только она гладила. Я раз хотела помочь – не угодила. А в химчистку носить запрещал. Все не так. Да и прижимист был, если честно, – засмеялась она. – Вере-то часто от него доставалось. Характер у Натана горячий, если что не по нему – хоть святых выноси. А Вера терпела, ни одним словечком не возразит, поплачет в сторонке и опять «да, папа, хорошо, папа». Боялась его очень.

– Боялась? – не поняла я.

– А то… она ведь во всем от него зависела. Податься некуда, работы никакой, она вроде и с образованием, но как-то все определиться не могла.

– Может, не хотела, и на самом деле такая жизнь ее устраивала?

– Может. Откуда мне знать, что да как. Одно я тебе скажу, девонька, если гайки круто закручивать, непременно жди беды. Сорвет гайку-то. И ребятенок пойдет по кривой дорожке.

– Это вы сейчас о ком? – насторожилась я.

– О Вере, само собой, о ее замужестве. Отец-то над ней коршуном вился, не смей да не моги, она точно с цепи и сорвалась, как только ей восемнадцать исполнилось. Из дома ушла, потом против отцовской воли замуж выскочила. А парень-то непутевым оказался. И пил, и наркоманил. Натан еле-еле дочку-то от беды уберег, она ведь тоже… пристрастилась. Он ее в клинику, на излечение. А муженька как раз бог прибрал. – Тут Ольга понизила голос и сказала весело, вроде бы желая выдать свои слова за шутку: – А Натан вроде богу-то помог.

– Интересно. И каким же образом?

– Ну, уж этого не скажу, не знаю. А разговоры слышала, Вера Ядвиге, тетке своей, говорила: Гаврилу, мол, отец убил. Та руками замахала: что ты, что ты, не смей такое думать, а Вера свое… Отца она ненавидела, – совершенно неожиданно закончила Ольга. – Прости меня, господи. О покойниках плохо не говорят, но… тут все друг друга едва терпели.

– Вы следователю об этом рассказывали? – насторожилась я.

– Нет, – покачала она головой. – Следователь – лицо официальное, брякнешь лишнее и того… потом себе дороже. Я сказала, так, мол, и так, полы мою, деньги получаю, а чего там у хозяев – дело не мое. Они отстали. А тебе говорю, потому что совесть мучила, что промолчала. Может, оттого душегуба до сих пор и не нашли. Хотя глупости это. Ничего такого я не знаю…

– То, что вы о Верином муже рассказали, очень важно. Допустим, Ядвига брата боялась и поэтому недолюбливала…

– Ядвиге из них больше всех доставалось. Натан ее совсем затюкал. А без него она перья расправит и, что ты, будто королевна. Благородных кровей, и нос воротит, и губы трющит… тьфу ты, опять грешу.

– Вы ж для пользы дела, – напомнила я.

– Все равно грех.

– Ядвига – понятно, дочь – тоже. Личная жизнь не сложилась…

– Какая уж личная жизнь… Отпросится на пару часов, так Натан непременно скажет: надеюсь, ты за это время не успеешь подцепить какое-нибудь отребье. Он ведь грозил ее материнских прав лишить. Это когда она из клиники вернулась. Поселил здесь и глаз с обеих не спускал. Если по правде, так в том, что Вера ни дня не работала, он сам и виноват.

– Хорошо. Сестра и дочь вызывали его недовольство, но внучку он любил…

– Так он и дочку любил, как же без этого? Родная кровь. Любил, да жизни не давал. А уж Надюшке и вовсе туго пришлось. Боялся Натан, что она, как и мать, непременно наркомана какого-нибудь найдет. Вера ее из школы встречала. А то и сам дед. Шагу одна не шагнет. Это ж разве жизнь? Он когда пообещал ей машину ко дню рождения, я ей говорю: «Вот, Надя, какой тебе подарок…», а она только вздохнула: будет, говорит, машина в гараже стоять. Она ведь в институт в Москву хотела, но дед даже слышать не пожелал. В Москву-то она нацелилась, чтоб от него подальше. А училась не то чтобы хорошо. Машину он ей на восемнадцать лет подарил ну и вроде поощренья, что с экзаменом, слава богу, справилась.

– Вера и Надежда, как я поняла, были под пристальным вниманием. Но Ядвига жила отдельно. У нее кто-то был?

– Может, и был, но я об этом не знаю. Надю жалко, – вздохнула она. – Без отца, без матери… ребенок еще. Какая ни есть, а все ж семья… – Ольга тяжело поднялась и стала мыть посуду. В кухне появился Димка.

– Ты как?

– Нормально.

– Максимильян спрашивает, не хочешь ли осмотреть столовую?

– Да, конечно. – Я уже пошла за ним, но решила задать еще один вопрос Ольге: – Хозяева в последнее время ключи не теряли?

– Нет. Если б такое случилось, Натан бы сразу замки поменял.

– Но ведь у вас ключи были…

– Что ты, ключи мне Надя дала, когда в больнице лежала. Здесь ведь надо было порядок навести.

– То есть вы обычно приходили, когда в доме кто-то был?

– Конечно. Видать, не очень доверяли. Но я не в обиде.

До столовой оставалось несколько метров, я слышала голоса Бергмана и Вадима, Димка шел чуть впереди, а я вдруг поняла, что больше не сделаю ни шагу. Это было сродни панике, когда тебя точно тяжелой волной сбивает с ног. Лицо пылало, сердце ставило мировой рекорд по прыжкам, а в голове ворох мыслей и ни одну не успеваешь додумать до конца. Давящее ощущение беды, запах крови, отчаяние… все перемешалось. С большим трудом я заставила себя преодолеть эти несколько метров и оказалась в хаосе звуков. Выстрелы, крики, глухой удар тела, рухнувшего на пол.

Тяжело дыша, я открыла глаза, за минуту до того машинально зажмурившись, ожидая увидеть обезображенные выстрелами тела. Но не увидела ничего. То есть я увидела троих мужчин, которые смотрели на меня одинаково озабоченно, но Димка еще и с тревогой, Вадим слегка ошарашенно, а Бергман с интересом, словно на подопытную мышь. И это здорово