— Катерина, — мечтательно пробормотал он.

Глория открыла сумочку, достала фотографию Карла, подержала ее перед глазами Джека Геруша. Некоторое время старик смотрел на нее, слегка покачивая головой, и наконец сказал:

— Иосиф. Фарюга.

Лицо его смягчилось чем-то вроде скорбного выражения. Он тяжело вздохнул и залепетал нечто — неразборчиво, картаво и слюняво.

Вернулась Селия.

— Она говорит, что «фарюга» означает «вор».

— Он что-то украл у него? — спросила Гонзага.

— Драгоценности, — ответила Глория. — После смерти родителей. Украл дядины сокровища.

— И должно быть, украл немало, — заметила Гонзага. — Аж на одиннадцать миллионов долларов, так?

— Я уверена, что столько они стоить не могли, — сказала Глория.

— Где же тогда он взял такие деньжищи?

— Нам же ничего не известно о двадцати годах его жизни, — ответила Глория.

— Катерина… — пробормотал Геруша. А затем выпрямился и начал выбираться из кресла. Селия подошла, чтобы помочь ему. Он сердито оттолкнул девушку, сцапал трость и потопал к двери.

— Извините, — сказала Селия.

— Да ничего страшного.

Глория и Гонзага смотрели, как девушка нагоняет старика. Он приволакивал левую ногу.

— Вы действительно думаете, что так все и было? — спросила Гонзага.

— Вполне возможно, — ответила Глория. — Или же у меня воображение разыгралось.

— Надо будет выяснить это. Попробую обратиться в Министерство по делам ветеранов, в тамошнем архиве могут найтись сведения о родных старика. Можно установить его связь с Антоном, или Энтони, или как его там. — Гонзага произносила все это быстро, напористо. — Знаете, а ведь, похоже, мы напали на новый след, способный привести нас к цельной картине. Может же существовать масса людей, которых мы пока и найти-то не пытались. Кто-то, знающий обо всем этом намного больше того, что удалось выяснить нам. Я думаю…

Глория, слушая ее, время от времени кивала в знак согласия. Гонзага хотела начать с самого начала и думала, что им удастся выяснить все, понять все до последней точки.

А Глория не испытывала уверенности в том, что ей хочется узнать что-либо сверх того, что она уже знала.

Может быть, Карл и был вором. А может быть, деньги — или драгоценности? — или и то и другое? — принадлежали отцу Карла, а дядюшка был двуличным лжецом. Но могло быть и совсем иначе, и Карл нажил деньги каким-то другим путем.

Возможно, это удастся выяснить, возможно, не удастся.

И, глядя в спину уходящему старику, Глория вдруг поняла, что она с этой историей покончила. И ничего больше знать не желает. Неведение, которое жгло ее не один день и мучило не одну ночь, быстро блекло, обращаясь в воспоминания, в опыт, который она уже мысленно видела вставленным в рамочку и застекленным. И она сознавала: это конец ее любви. Потому что любовь есть желание понять, а освобождение от нее позволяет удовлетворяться одними вопросами — без ответов.

Ей было спокойно.

Гонзага же, напротив, деловито сплетала предположения в теорию и вытягивала из нее нить расследования. Ей понадобится помощь Глории, они…

— Я не уверена, что смогу быть вам чем-то полезной. На этот раз.

Гонзага прервалась на полуслове:

— Что?

— Я говорю, что не знаю, смогу ли быть вам полезной.

— Вам не хочется выяснить все обстоятельства?

— Хочется, — ответила Глория. — Вроде как.

— Вы же стремились участвовать в расследовании.

— Я помню.

Пауза.

— Меня это и сейчас интересует, — сказала Глория. — Просто мне пора вернуться к собственной жизни.

Гонзага кивнула:

— Понимаю.

— Но вы все-таки дайте мне знать, если выясните что-то новое.

— Конечно.

— И если я смогу чем-то помочь, — если вам не удастся найти ответы самой, — звоните мне, не стесняйтесь.

— Обязательно. Спасибо, что составили мне компанию. И спасибо за все, что сделали.

— И вам спасибо за то, что терпели меня.

— Да ну. Вы здорово нам помогли.

— Вы не должны благодарить меня за это, — сказала Глория.

— Кто-то же должен, — возразила Гонзага.

Глория пожала плечами:

— Не думаю.

Они встали и направились к выходу из приюта. Глории пришлось бороться с искушением сунуть руку в карман и поиграть с ее новыми жемчужными серьгами.

— ДАВНЕНЬКО НЕ ВИДЕЛИСЬ, — сказал, вскальзывая в кабинку, Реджи.

Они встретились в «Настоящем буфете». Реджи пришел прямо с заседания городского суда и еще не успел стряхнуть с себя принятую там манеру держаться: напыщенную, развязную и полную довольства тем, что ты стоишь на стороне закона, который неизменно прав.

— Виновен или не виновен? — осведомилась Глория.

Он смерил ее взглядом, говорившим: «Вернись на землю».

— Что он наделал?

— Ударил жену по лицу тарелкой, которая показалась ему недостаточно чистой. — И Реджи, окинув взглядом поверхность стола, принялся сковыривать с нее бородавку засохшего джема. — Сильно ее поранил.

— Она поддержала обвинение? — Глория знала, что жены редко идут на это.

— Пыталась отвертеться, однако помощник окружного прокурора настоял на своем… ишь упрямая какая.

Реджи поковырял бородавку вилкой, та рассыпалась, он смахнул ее со стола.

— С первого раза я бы тут есть не решился, — сказал он.

— Мы могли встретиться и где-нибудь еще.

— Не-е… — Он провел ладонями по животу. — Я это место ни на что не променяю. Мне здесь нравится.

Официант им достался лохматый, сивый, с кулачищами размером в стыки водопроводных труб и экземными. Пока он принимал их заказ — гречишные оладьи, ветчина для Реджи, большой гренок для нее, — глаза его увлажнились; у Глории создалось впечатление, что он того и гляди лопнет по швам от какого-то засевшего в нем престарелого недуга.

— Сейчас все будет, — пообещал он и удалился, пошатываясь.

Реджи, вглядевшись в его спину, сказал:

— К концу третьего дня творения этот тип уже существовал.

— Надеюсь, он не станет дышать на твою еду.

— А на твою?

— Мою я заказала для видимости, — ответила Глория.

Реджи рассмеялся, хлопнул ладонью по столу:

— Ну, не сомневаюсь, что кто-то ее все же съест…

Глория принялась расспрашивать его о суде, о работе. Как и всегда, у Реджи нашлось много чего сказать ни о чем, и она позволила ему болтать сколько хочет. Вернулся официант, вооруженный тарелками, коими он захлопал по столу так, точно старался пришибить побольше мух.