Успокойся и приди в себя! Ты совсем обессилел. Но тебе нечего бояться...

Затем, когда раб подал ему чашу с шербетом из розовых лепестков, охлажденным снегом с горных вершин, добавил:

— Выпей! Тебе станет лучше...

Несчастный иерусалимский король жадно начал пить, но, утолив жажду, ощутил нечто вроде братского чувства и протянул чашу Рено Шатильонскому, который ее быстро опустошил. И тогда Саладином овладел гнев.

— У арабов есть благородный обычай, — сказал он. — Если пленный пил и ел вместе с победителем, его оставляют в живых. Но этого несчастного напоил ты, и на него обычай не распространяется.

Затем, повернувшись к Рено, бросил ему в лицо:

— Небо отдало тебя в мои руки, чтобы покарать за преступления. Вспомни о совершенных тобой предательствах! Вспомни о своих набегах и разбое, вспомни о нарушенных клятвах и хуле, вспомни, сколько раз ты осквернял священные города Мекку и Медину. Будет справедливо, если ты поплатишься за свои злодеяния.

Но неукротимый Рено, даже побежденный и израненный, лишившийся кольчуги и доспехов, оставался верным себе. Он еще выше вскинул свою львиную голову и презрительно, оскорбительно улыбнулся победителю:

— Так поступают короли! А я — король в своих трансиорданских землях!

— Презренный! Я поклялся, что ты примешь смерть от моей руки... если только не отречешься от своей меры и не примешь закон Пророка, не произнесешь его имя...

— Принять твой нечестивый закон, оскорбляющий Господа больше, чем я мог бы сделать и за тысячу лет жизни? Никогда!

И тогда Саладин, разъярившись, выхватил меч и обрушил его на Рено Шатильонского, но, охваченный гневом, он рассчитал удар неверно. Лезвие отсекло руку врага у самого плеча, она упала на землю, хлынула кровь, но раненый даже не застонал. Два мамелюка прикончили его, отрубив продолжавшую улыбаться голову, и она упала к самым ногам замершего от ужаса Ги. Саладин, жестом приказав насадить голову на копье и выкинуть тело из шатра, снова сел рядом с ним.

— Успокойся! — мягко проговорил он. — Король короля не убивает. Когда ты отдохнешь, я велю доставить тебя в Дамаск, там и поговорим.

Он ни единого слова не сказал Ридфору, который ждал, что настанет и его черед, но держался в ожидании казни все-таки мужественно. Впрочем, через некоторое время увели и его, и того, кто лишь назывался теперь иерусалимским королем... Затем Саладин отослал воинов и слуг, чтобы и они могли принять участие в шумном празднике, который должен был продолжаться всю ночь в ознаменование окончательной победы над королевством франков. Затем, когда унесли синий с золотом ковер, залитый кровью Рено Шатильонского, он указал двум оставшимся пленным на голую землю.

— Садитесь и назовите мне вескую причину, по которой я должен пощадить еще двоих тамплиеров!

— Но прежде ответь, пожалуйста, на один вопрос! Почему ты пощадил нашего магистра? Не ждет ли его более изощренная пытка?

— Не думаю.

— Ты пощадишь его, хотя из-за него случились все наши беды? Хотя он единственный из всех верных своей клятве и Всемогущему Господу чистых и доблестных рыцарей, чья кровь обагрила эту землю и смешалась с ней, недостоин был носить белый плащ?

Султан на мгновение загадочно улыбнулся.

— Именно потому я его и пощадил. От живого мне от него пользы больше, чем от мертвого. Благодаря ему все, что осталось от проклятого Ордена, само упадет мне в руки, словно спелый плод!

— Так вот в чем дело! Зная, как хорошо ты разбираешься в людях, я должен был догадаться об этом.

— Я и в самом деле горжусь тем, что хорошо знаю людей. Тебя, к примеру! Похоже, ты далеко продвинулся в своем умении избегать неприятных вопросов, но ты должен понимать, что мое терпение не безгранично. Так что давай перейдем к главному: нашел ли ты то, что я просил тебя отыскать?

— Да. С помощью рыцаря, которого ты сейчас видишь рядом со мной.

— Мне трудно тебе поверить, потому что, не скрою, яи не думал, что это возможно.

— Я и сам в это не верил, но мой Бог могущественнее твоего — если, как ты говоришь, он у нас не один и тот же. Я держал в руках Печать твоего Пророка.

— Хвала его имени! — воскликнул султан. — И где же она была?

— Мой товарищ расскажет тебе об этом. Мессир Адам, скажите ему, где находился большой резной изумруд!

— Под жертвенным камнем Авраама, в том месте, который вы называете колодцем душ. Печать была там. Мой друг извлек ее из кучи золы, насыпавшейся под жертвенником времен царя Соломона...

— Вот как? Значит, речь шла не о колодце? В таком случае, Отману не так уж трудно было бы ее найти?

— Может быть, на самом деле она не пропала? — негромко сказал Тибо. — Может быть, он хотел, чтобы Печать была утрачена... лишь для его преемников?

— Чтобы после него больше не было халифов? Это было бы нелепо... и даже бессмысленно. Но, в общем, если вспомнить то, что мне о нем известно, ничего невозможного в этом нет. И, как бы там ни было, ты заслужил мою признательность. А теперь отдай мне кольцо!

— Неужели ты считаешь меня настолько глупым, чтобы держать его при себе? Ведь его мог украсть любой. Я тоже его спрятал, — спокойно ответил Тибо.

Щеки Саладина в обрамлении черной бороды побагровели.

— Если ты решил надо мной посмеяться — берегись, гнев мой страшен.

— Знаю. Но я тебя не обманываю, я сказал правду.

— И кольцо действительно у тебя?

— Клянусь моей честью, клянусь гробницей, в которой покоится безупречный герой, который был моим королем!

— Тогда скажи мне, где оно!

— Нет. И не пытайся выведать это у моего друга, он ничего не знает.

Это и так было видно. Удивление Адама, не имевшего ни малейшего представления о том, что Тибо мог сделать с кольцом после того, как они покинули главный дом Ордена и нимало не сомневавшегося в том, что он по-прежнему держит его при себе, было непритворным. Саладин сразу это понял, но виду не подал.

— Я знаю, что ты не заговоришь и под пыткой, но может быть, моим палачам стоит взяться за твоего друга?

— Как я могу сказать то, чего не знаю? — пожав плечами, проговорил пикардиец.

— Да, но, может быть, глядя на твои мучения, заговорит он?

— Рыцарь