Добавить к этому было нечего, оставалось лишь повиноваться и поблагодарить. И Тибо занял опустевшее место в каре из десяти рыцарей... Он был горд и счастлив честью, через него возданной памяти Бодуэна, но в то же время чувствовал себя немного смущенным.

В самом ли деле, достоин ли он стоять здесь, нарушив устав Ордена и, возможно, согрешив перед Богом тем, что носит на себе кольцо неверного? Может быть, надо было спрятать его где-нибудь в келье? Но, с одной стороны, он опасался, что какое-нибудь событие помешает ему найти кольцо по возвращении, с другой — ему показалось, что оно может пригодиться для спасения королевства, заставив Саладина отступить в том случае, если военная удача отвернется от христиан. Разумеется, при условии, что султан захочет выполнить обещание, данное отпущенному на свободу пленнику: в конце концов, это могло быть всего лишь минутной прихотью Саладина. Как бы там ни было, Тибо на всякий случай держал Печать при себе, подвесив ее на шею на кожаном шнурке. Разумеется, если бы он мог предвидеть, какая честь ему будет оказана, он отдал бы Печать Адаму Пелликорну, но теперь уже было поздно.

Раймунд Триполитанский, как местный сеньор, возглавил войско вместе с четырьмя сыновьями жены. Он шел впереди Креста, который крепко держал епископ Акры, за ним следовали король с большей частью войска и, наконец, в арьергарде шли госпитальеры и тамплиеры. Они двигались на восток через длинную бесплодную долину, которая между еще более иссохшими холмами поднималась к Рогам Хаттина, двойной горе с редкой растительностью; оттуда начинался спуск к синим водам Тивериадского озера, около которого стояла армия Саладина. Расстояние до осажденного замка принцессы было невелико, примерно сотня лье, но по мере того как поднималось в гору войско, поднималось и солнце, изливая на лишенную тени землю и одетых и железо людей зной, вскоре сделавшийся нестерпимым... Несмотря на то, что крестоносцы переняли у сарацин обычай носить льняные куфии, из-под шлемов и наголовников долгими струйками стекал пот. Однако и речи не могло быть о том, чтобы их снять. В самом деле, солдаты выставленного султаном сторожевого охранения быстро заметили ползущую к Хаттину длинную стальную змею в сверкающей броне. Вскоре арьергард начали тревожить осиным роем налетевшие на него быстрые всадники, вооруженные луками и стрелами. Как и предсказывал Раймунд Триполитанский, в этом унылом мире, где вся зелень до последней травинки давно была выжжена, не было ни одного источника, ни одного родника. Единственной надеждой на спасение было бы перевалить через Хаттин и лавиной скатиться к озеру, подмяв мусульман тяжестью железных эскадронов, но уже вечерело, люди и кони устали до изнеможения. Жерар де Ридфор, у которого немало воинов полегло под вражескими стрелами, предложил остановиться в Марескальции, где была вода. Но, когда они добрались до селения, оказалось, что колодцы пересохли...

Привал все же сделали. Невозможно было идти к озеру по неровной дороге, которой в темноте было совсем не видно. К тому же вечером стало немного прохладнее, но не настолько, чтобы можно было забыть о жажде, терзавшей людей и животных. Необходим был хотя бы короткий отдых, и крестоносцы, не разбивая лагеря, устроились кто как мог. Надежно утвердив Истинный Крест, тамплиеры, которым поручено было его охранять, разделились на две пятерки и, сменяясь, поочередно вставали вокруг него в определенной позе: опираясь обеими руками на рукоять воткнутого в землю меча. Всем остальным рыцарям надо было держаться наготове и, едва рассветет, начать спускаться к озеру, пока не вернулась нестерпимая жара.

Так прошло несколько часов. Стражи с нетерпением ждали рассвета, и до него оставалось совсем немного, когда ночь внезапно озарилась зловещим светом: выждав, пока задует ветер с востока, Саладин поджег сухие кусты и траву вокруг позиций, занятых христианской армией, и теперь ветер гнал в сторону франков клубы дыма, который забивался им в глаза и в горло, еще более увеличивая их страдания. Вскоре дорога, ведущая к озеру, оказалась прегражденной стеной огня, и пехоту охватила паника. Многие из этих несчастных, устрашенные зрелищем разверзшейся перед ними, как им показалось, преисподней, бросились бежать кто в горы, кто к Сефории прямо на глазах у бессильных их удержать военачальников.

— Неужели и мы поступим так же? — вскричал Балиан д'Ибелин. — Мы попались в западню, о которой предупреждал граф Раймунд. Может случиться, что живыми мы из нее не выберемся. Что прикажете делать, Ваше Величество? — спросил он, повернувшись к Ги, который тоскливо и с ужасом в глазах смотрел на него, не в состоянии принять решение.

Вместо него ответил Раймунд Триполитанский.

— Надо попробовать прорваться! Положившись на собственные силы и на милость Божию! Но прежде надо спрятать Святой Крест: он не должен попасть в руки неверных, если мы потерпим поражение!

Был отдан приказ готовиться к атаке.

Маршал тамплиеров велел снять охрану, за исключением двух рыцарей, одним из которых был Тибо, затем, в последний раз простершись ниц перед тем, что составляло самую суть веры, жившей в сердце каждого из этих людей, сказал:— Вы его закопаете. Но перед тем поклянитесь спасением своей души, что никогда не откроете, в каком месте он покоится. Даже под пыткой!

— Клянусь честью рыцаря! — в один голос отозвались Тибо и его товарищ, которого он знал под именем брата Жерана.

Затем Жан де Куртрэ вернулся на боевую позицию, а рыцари начали искать подходящее место и нашли его поблизости от развалин башни. Там из песка росла старая кривая акация — единственное растение в этом безотрадном месте. Это была одна из тех упрямых акаций, что способны вырасти и посреди пустыни, потому что их корни могут добраться до воды, скрытой на более чем тридцатиметровой глубине. Решив, с какой стороны лучше всего копать, — как оказалось, с восточной, — Тибо и его спутник вырыли лопатами, составлявшими часть походного снаряжения тамплиеров, глубокую яму и благоговейно опустили в нее крест, который, в представлении Тибо, был неразрывно связан с именем Бодуэна, чье мужество он неизменно поддерживал. Сокровище они завернули в омофор, которым его в некоторых случаях покрывали. Затем они осторожно засыпали святыню землей, смешанной с песком, и, опустившись на колени, в последний раз помолились, обливаясь слезами столь же горестными, как если бы только что похоронили родную мать. Встав с колен, они обнялись.

— А теперь пойдем навстречу славной гибели! — произнес брат Жеран.

Тибо чуть поотстал, притворившись, что хочет справить нужду, и подошел к акации...

Дважды в этот злосчастный