— И что? — спросил Кай.

— Половины еще нет, — сплюнул Эша. — Эх, как-то там мой ослик в конюшне клана Хара? И чего, спрашивается, меня понесло… Вот если бы мы так же поднимались на ту стену, где-то на этой высоте был бы тот домик, что наградил меня ссадинами и шишками. Ты-то как, зеленоглазый, ничего не болит?

— Привыкаю понемногу, — ответил Кай. И тут же сверху донесся шепот Илалиджи:

— Тихо. Судя по всему, у меня над головой грот или выступ. И я что-то слышу.

— Потрескивание костра, — узнала Арма.

— Поднимайся, — негромко окликнул Илалиджу Кай. — Только глупостей там не наделай.

— Смотря что считать глупостями, — ответила пустотница.

Арма поднялась наверх сразу за Шалигаем, у которого уже не было сил даже стонать — он просто мешком перевалился через край уступа. Измотанное долгим подъемом тело все же не подвело Арму, она взлетела на уступ мгновенно, и через секунду рядом с нею стоял Кай. Илалиджа и Теша замерли в пяти шагах, рядом с ними на камне сидел Шалигай.

— Ну, что там? — проскрипел Эша, еле-еле взбираясь на край скалы и путаясь в кольцах.

Все шестеро оказались на краю грота. Он был столь огромен, что довольно приличный дом, стоявший в глубине его, в полусотне шагов от пропасти, помещался в нем целиком, и сверху на него можно было бы поставить еще один такой же. Справа от дома на десяток локтей вздымались поленницы дров, слева высился стог сена, возле которого сбились в кучу несколько овец. Участь одной из их соплеменниц была печальна — ее шкура висела на связанных вышкой жердях, голова и потроха лежали в жестяном тазу, а все остальное пеклось на костре, вокруг которого сидели, срезая ломти мяса с жаркого, Сувана, Аи и Шиттар.

— Ну чего застыли? — обернулся к гостям вор. — Я, конечно, не образец благочестия, но что такое голод, знаю. Пожалуйте к нашему костру, перекусить да обсудить, если есть что.

Арма посмотрела на дом. Она явно видела его в первый раз, но дверь дома показалась ей знакомой. Вот только подойти следовало поближе, чтобы разглядеть. Или пока что следовало глядеть на Сувану?

— Быстрее, быстрее нужно соображать, — поморщился Сувана, махнул рукой, дернулся, и вот уже у костра сидел не Сувана, а Сиват, каким знала его по описаниям Арма. Порты и рубаху Суваны сменил ветхий, ползущий волокнами бурнус, ноги оказались босыми, голову накрыл колпак с широкими полями, из-под которого спустились длинные черные волосы и блеснули глаза с темными и блестящими зрачками без белков.

— Еще непонятно? — скривился Сиват. — Ишхамай!

И, повинуясь его окрику, девочка вновь обратилась в крохотное чудовище, ужас Текана — поющее дитя со светлыми локонами на голове, в легком платье, на груди которого расплывалось кровавое пятно.

— Она сейчас не поет, — улыбнулся Сиват. — Она сейчас ест. Она любит есть. Всегда ест. Рядом с нею Хара, точнее не сама Хара, а ее кукла, сотворенная ее сиуном. Хара все еще на престоле, одна из двенадцати. В силу глупости и ненависти, которая может сделать глупцом даже великого умника. А мы тут немного содействуем ей. По-родственному. Ну, отродье магии, покажи лицо Хары.

Шиттар улыбнулась и в мгновение обратилась унылым стариком с лысиной во всю голову и шрамом в виде креста на ней.

— Нет же, — поморщился Сиват. — Покажи Хару, дочь мою. Покажи самое прекрасное, что мне удалось создать.

И снова изменился облик Шиттар. Теперь она стала прекрасной женщиной, еще более прекрасной, чем тогда, когда была проводницей Сарлаты.

— Другое дело, — засмеялся Сиват. — Иногда нужно говорить правду. Она выручает. Объясняет многое. Хара моя дочь. Ишхамай моя внучка. Там, за дверями этого дома, вас ждет отец Ишхамай. И это не Асва, который забил себе голову милой ложью и даже служил ей какое-то время. И не Неку, и не Паркуи, и не Агнис, и не Паттар, крылатый безумец. Каждый из них имел основания подозревать в отцовстве себя. Так бывает. — Сиват ткнул пальцем в сторону Теши. — Вот она знает. Нет, за этой дверью вас ждет настоящий отец Ишхамай. Да, тот самый несчастный, что убил собственную дочь. Или попытался убить, ведь мы не вполне смертны. Точнее, сиун его. Впрочем, иногда это не имеет значения. Поймете потом. Ненависть плещет во мне, тысячи лет плещет. Но не месть движет мною, не из-за мести я пытаюсь помочь тебе, Кай, и твоим друзьям добраться до Храма Двенадцати. Не для этого я отправил с тобой троих верных воинов, пусть даже удержалась рядом с тобой только одна из трех.

Илалиджа склонила голову.

— Я хочу все это закончить, понимаешь? — Сиват поднялся на ноги, топнул ногой, погрозил пальцем Ишхамай. — Иди, девочка, иди к отцу. Дай нам поговорить. Вот и славно.

Бродяга дождался, когда дверь хлопнет, и продолжил:

— Я не отвлеку много внимания, Кай. Только ты можешь сделать то, что собираешься. Ты, наверное, думаешь, что я не просто так послал с тобой ловчих? Да. Ты, наверное, думаешь, что я замышляю что-то? Да. Ты, наверное, не веришь мне? Не верь. Но вон рядом с тобой девка Арма, в крови которой болтается жалкая искра даже не крови, а духа Хиссы, она сможет уверить тебя, стоит ли тебе меня слушать или нет. А пока я скажу тебе, почему я зол на всех двенадцать, и почему я хочу завершить древнее заклинание, которое сумела остановить твоя мать. Ты готов?

— Да, — хрипло сказал Кай.

— То заклинание было очень хитрым, — прошептал Сиват. — Или ты думаешь, что двенадцать не знали, что Ишхамай дочь Сакува и Хары? В конце концов, все прозрели, кроме Асвы. Или ты думаешь, что двенадцать не знали, что Ишхамай ударил ножом Сакува? Знали. Для чего же тогда они строили Храм, поднимали города, переносили в этот дикий мир тати людей, которые должны были воспевать и славить их? В том заклинании было многое, но главное, что в нем было, так это заклинание на захват Пустоты. Паркуи и Эшар вплели это в линии. Если бы оно удалось, мир Салпы и мир Пустоты слились бы в одно целое, и правили бы в нем двенадцать.

Кай посмотрел на Арму, она стояла неподвижно.

— А теперь я помогу вам в последний раз, — сказал Сиват. — Дальше только сами. Мне туда ходу нет. Злоба Эшар защищает Храм Двенадцати. Но сиуна Хары нужно уничтожить здесь. Явись!

Арма вздрогнула. Только что у костра стояла прекрасная женщина, и вот вместо нее появился ужасный мертвец, который медленно побрел к путникам. Запах тления забил ноздри. Кожа висела на его костях лохмотьями, плоть исходила гнилью, и только в провалах черепа подергивались и блестели глазные яблоки.

— У него глаза моего отчима, — сглотнул Кай.

— Так пусть сиуна развоплотит кто-то другой, — воскликнул Сиват. — Илалиджа!

Пустотница содрала с плеча лук и мгновенно выпустила стрелу. Та пронзила череп насквозь, вышибла один глаз и улетела. Но мертвец продолжал идти.

— Шалигай! — крикнул Сиват. — Не ты ли считался лучшим воином последнего иши?

Хиланец поднялся, выдернул меч из ножен, пробежал десяток шагов и опустил меч на голову мертвеца. Плоть поддалась стали, разделилась надвое — ото лба до промежности, но тут же слепилась снова, а отвратительная рука ухватила Шалигая за культю, и тот сам начал обращаться в мертвеца, пока не осыпался прахом.