– Я прошу вас, прошу. Сделайте все, что угодно, надавите, на кого хотите, в Америке, в Британии, но спасите хотя бы детей…, – Аарон покачал головой: «Родители никогда не отпустят детей одних, Генрих».

– Это пока, – коротко заметил фон Рабе. Они расстались у входа в метро. Генрих велел Аарону погулять четверть часа по улице.

– Я постараюсь устроить вам встречу с Петером, до его отъезда, – пообещал фон Рабе, – вы родственники. Я подумаю, как все сделать безопасным образом, – он взял у Аарона его адрес.

В тайнике, на квартире у Габи, не было оружия. В нем лежали только поддельные паспорта и запас рейхсмарок, на случай, как объяснил фон Рабе, нужды. Он пожал плечами:

– Еще можно уехать. Пока не началась война…, – Аарон, внезапно, подумал:

– Даже если начнется, я не покину Германию, Европу. Пока я могу спасти евреев, надо это делать, любой ценой. Я американский гражданин. Америка, скорее всего, останется нейтральной.

Они с Генрихом договорились встретиться в восемь утра, у дома Габриэлы. Вечером в понедельник Аарон дошел туда пешком. Габи открыла дверь, он улыбнулся:

– Все хорошо, любовь моя. Завтра мы поженимся, в конце недели получишь паспорт, и забудешь обо всем…, – он посмотрел в ее васильковые глаза:

– Плакала. Бедная моя девочка…, – Габи указала за окно, где, на соседнем доме развевался нацистский флаг:

– Вряд ли забуду, – мрачно сказала девушка. Она спохватилась: «Давай, я хотя бы чаю сделаю…»

Аарон помог вскрыть половицы в гостиной и сложить паспорта с деньгами в саквояж. Генрих относил его в другое место, тоже надежное. Габи и Аарон собирались гулять по Берлину до открытия консульства. Заключение брака назначили на десять утра. Тетя Ривка была свидетельницей.

– Даже кольца не купил…, – Аарон запер дверь квартиры. На миньян он тоже не пошел, помолившись дома. Он хотел остаться у Габи, но потом вздохнул:

– Отдохни. Это не хупа, но все равно, не положено жениху и невесте сейчас видеться. Спи спокойно, мое счастье. Я буду думать о тебе…, – цветочные лавки были еще закрыты. Аарон решил:

– По дороге в консульство за букетом зайду. Кольцо я ей перед хупой отдам. Господи, ребенку, к тому, времени, полтора года исполнится. Она ходить начнет, лепетать. Габи мне пошлет фотографии.

Габи сказала, что в Бремене все станет ясно.

Аарон шел к Музейному Острову, думая, как проводит жену в Бремене, как получит телеграмму из Нью-Йорка, что Габи, благополучно, добралась до Америки. Посчитав, он понял, что ребенок родится в июне. Он видел не серый, утренний, тихий Берлин, не нацистские флаги, а Центральный Парк и Габи, на скамейке, рядом с низкой коляской. У них в кладовке лежала такая коляска. В ней возили и самого Аарона, и его брата, и сестру.

Аарон почему-то был уверен, что родится девочка, похожая на Габи. Летнее солнце играло золотистыми искрами в волосах жены, над ее головой шелестела летняя, пышная листва.

Свернув на улицу, где жила Габи, рав Горовиц остановился, будто натолкнувшись на что-то. У подъезда припарковали два черных мерседеса.

– Это ничего не значит…, – шторы на ее окнах были задернуты: «Мало ли, зачем они приехали». Номера машин залепили грязью. Аарон взглянул в конец улицы. Генрих фон Рабе, стоя на набережной Шпрее, тоже не двигался с места. Чайки кружили над серой водой. Генрих засунул руки в карманы пальто. Невозможно было подойти к раву Горовицу. Генрих не видел, остался ли кто-то в машинах. Фон Рабе, отчего-то, взглянул на часы:

– Половина восьмого утра. Они следили за Габи. Вчера, в метро, когда мы встречались с Аароном, я никого не заметил. Паспорта и деньги у нее на квартире…, – документы и купюры никак не указывали на группу Генриха. В бумаги даже не вклеили фото.

Генрих знал, как допрашивают в СД. Старший брат, иногда, делился с ними подробностями работы. Генрих ездил в Дахау, когда занимался математическими расчетами по эффективности содержания концентрационных лагерей.

Габи могла выдать и его, и других членов группы. Он понимал, что ему надо уйти, сейчас, надо предупредить других, надо уехать из Берлина. Польская граница охранялась хуже, до Одера было ближе. Стиснутые пальцы болели:

– СД тоже это понимает. Они все перекроют. Или отправиться на север, к морю, уйти с рыбаками, куда угодно…, – в рейхе отлично наладили связь. Габи могла заговорить сегодня. К вечеру данные о разыскиваемых СД людях отправились бы в региональные отделения службы безопасности, по всей Германии. У Генриха не было еще одного паспорта. Он мог пойти на Фридрихштрассе, Габи об этих людях не знала, но знал Петер.

– Петера не выпустят живым из Берлина, – бессильно подумал Генрих. По улице проехала машина, на тротуарах начали появляться люди. Рав Горовиц, вскинув голову, глядел на окна Габи.

– Его отправят в Дахау…, – у Генриха не было при себе оружия. Он понял, что за Габи приехало, по меньшей мере, пятеро гестаповцев.

Их, действительно, было пятеро, во главе с Шелленбергом. Они позвонили в дверь в четверть восьмого. Габи, на кухне, в халате, варила кофе.

Девушка, непонимающе, обвела глазами людей на лестничной площадке:

– Это он, – поняла Габи, – обершарфюрер, вчерашний. Он был на приеме у Геббельса, я вспомнила…, – сердце быстро, часто колотилось. Подумав, что Аарон и Генрих идут на квартиру, Габи успокоила себя:

– У подъезда машины будут стоять. Они всегда на машинах приезжают…, – Габи, нарочито спокойно, сказала: «Я не понимаю, господа…»

– Оденьтесь, фрейлейн фон Вальденбург…, – Вальтер обругал себя за то, что не взял на арест кого-то из женщин-агентов. Фрейлейн певица не собиралась надевать платье при мужчинах, а Вальтер не хотел выпускать ее из виду. Вальтер обвел глазами старые портреты, прошлого века, мозаичный столик с нотными папками, вдохнул запах выпечки.

– От нее пахнет…, – понял Шелленберг. Девушка придерживала у шеи воротник халата:

– Может быть, еврей здесь…, – он вспомнил вчерашнего раввина, которому он дал пощечину:

– Он тоже был высокий, темноволосый…, – убрав жетон СД, Шелленберг повторил:

– Одевайтесь, фрейлейн, и проследуйте с нами. Осмотреть квартиру! – велел он эсэсовцам. Васильковые глаза расширились, она отступила к высокой двери гостиной. Шелленберг успел схватить ее за руку: «Вы останетесь здесь».

Еврея они не нашли. В квартире, кроме фрейлейн, никого не оказалось. Открыв принесенный саквояж, увидев бланки паспортов и пачки денег, Шелленберг присвистнул:

– Большая удача, но теперь ее никак не использовать в операции с герром Кроу. Гестапо заберет фрейлейн себе, и не успокоится, пока она все не расскажет. После такого она будет годна только для эшафота в Моабите, куда и отправится. Хотя можно с ними договориться, разработать комбинацию, держать ее под присмотром…, – Вальтер поинтересовался содержимым саквояжа. Фрейлейн, отвернувшись, ничего не ответила.