4.4.1. Я мог бы привести еще тысячи примеров того, что его совершенно не волнует то обстоятельство, что он постоянно противоречит самому себе. Как-нибудь потом, если у меня будет больше времени, я соберу все эти примеры в одно сочинение. Теперь же, пропуская все постороннее, я упомяну только то, что имеет отношение к исследуемым вопросам.

4.4.2. Определив в первой книге сочинения «О страстях» вожделение как неразумное стремление, он, однако, говорит в шестой книге «Определений по роду», что вожделение есть разумное стремление к некоему удовольствию, которое необходимо, и такое же определение дает ему в сочинении «О стремлении»; так что если объединить эти два определения вожделения, получится следующее: вожделение есть разумное стремление к некоему удовольствию, которое необходимо, и при этом оно является неразумным.

4.4.3. Но не так страшно то, что у него имеются противоречия между различными книгами или различными местами в одних и тех же книгах, как то, что в одних и тех же высказываниях его сочетаются вещи несовместимые и прямо противоположные друг другу, и это доставляет большое затруднение тем, кто пытается с ним спорить. Это все равно, что пытаться разговаривать с человеком, который говорит так: «Спустившись вверх и поговорив с камнем, я проплыл сквозь скалу и поднялся в глубины моря».

4.4.4. Если ты станешь изобличать этого человека, говоря, что он остался наверху, то он, конечно, скажет, что он именно это и имел в виду и потому употребил слово «вверх». А если ты уличишь его в том, что он вообще ни с кем не говорил, он тоже скажет, что так и сказал, ведь «разговаривать с камнем» и «не разговаривать с камнем» — это одно и то же, поскольку с камнем разговаривать невозможно. Таким образом, можно софистически объяснить все остальное; именно поэтому с самого начала необходимо избегать такого словоупотребления, при котором слушатели, слыша каждое из слов, должны понимать его не в привычном для них, но в каком-то другим значении.

4.4.5. Так вот и Хрисипп делает нечто подобное, когда говорит, что страсти души рождаются без суждения, а нам при этом предлагает слышать, что они рождаются вследствие суждений и сами являются суждениями, и когда говорит, что они появляются без участия разума и являются неразумными, а нам при этом предлагает слышать, что они и не неразумны, и не порождены некой неразумной силой души, но порождены разумной частью души и являются разумными, поскольку суждение есть функция разумной части души.

4.4.6. То же самое он делает, когда говорит, что страсти не подчиняются разуму и отклоняются от него, а нам предлагает не искать никакой иной силы в душе, от движения которой рождаются не подчиняющиеся разуму страсти. Ведь, по его мнению, нет никакой такой силы, существование которой предполагают некоторые философы, называя ее вожделеющей и яростной частями души: руководящая сила в человеке, по его словам, может быть только разумной.

4.4.7. Ведь даже если кто-то по какому-то случаю ведет изустный спор о той или иной проблеме, ему лучше ясно и четко использовать названия, хотя в этом случае ошибки для него простительны. Однако, я полагаю, достоин наибольшего порицания тот, кто объявляет, что пишет научное и логическое сочинение, и при этом называет некое движение неподвластным разуму и в то же время требует, чтобы мы считали это движение разумным, или говорит, что нечто уклоняется от разума, и при этом требует, чтобы мы понимали, что это есть не что иное, как разум и суждение. И, мне кажется, наибольшего порицания достоин такой человек, если он

4.4.8. не признает, что слова «стыдиться» и «совеститься», «наслаждаться» и «радоваться» имеют одни и те же значения, но считает нужным в своих сочинениях проводить точные разграничения между этими понятиями, и при этом сначала говорит, что нечто появляется не из разума и суждения, а чуть дальше заявляет, что то же самое явление представляет собой мысль и суждение; и это притом, что он вполне мог избежать всей этой неуместной, выдуманной вопреки обычному для греческого языка словоупотреблению омонимии и дать каждому слову четкие и ясные определения, соответствующие нормам греческого языка.

4.4.9. Все люди употребляют слово «неразумный» в двух значениях, точно так же как «безголосый» и «лишенный шеи», и нет у этих слов никакого третьего значения, и не найти его ни у нынешних, ни у древних эллинов, если уж обращаться за свидетельством к книгам древних.

4.4.10. Итак, в каких смыслах употребляются слова «лишенный голоса» или «лишенный шеи»? (Ведь истолкования Хрисиппа вынуждают нас разъяснить и это.) Я думаю, что имеется в виду либо полное отсутствие, либо дурное качество голоса или шеи.

4.4.11. Ведь когда говорится, что рыбы или растения лишены голоса, это означает, что они совсем не имеют голоса; если же кто-то говорит, что кифаред или глашатай лишен голоса, это означает то или иное дурное качество голоса у этого человека, то есть означает, что голос у него либо слабый, либо грубый, либо глухой, либо имеет иной такого рода недостаток, но при этом он не полностью лишен голоса.

4.4.12. В этом же смысле, клянусь Зевсом, некоторых людей называют «лишенными шеи». Имеется в виду не полное отсутствие шеи — в этом смысле «лишенными шеи» можно назвать рыб, но ни один человек не бывает лишен шеи полностью. Когда же так говорят о людях, хотят сказать, что они имеют короткую шею, иными словами, у выражения «лишенный шеи» имеются такие же два значения, как и у выражения «лишенный голоса».

4.4.13. То же относится и к словам «безногий», «лишенный внутренностей», «лишенный ребер», «безрукий» и всем подобным словам. Иногда звук α-[329] упраздняет значение названия, которому предшествует, иногда не упраздняет.

4.4.14. Я нахожу, что слово «неразумный» у древних всегда имеет те же значения, что и в современном языке. Ведь если кто-то говорит, что рыбы или ракообразные «неразумны», то полностью отрицает наличие у этих существ того, что вкладывается в слово «разум».

4.4.15. Когда же, порицая сказанное другим человеком, говорят, что этот человек «неразумен», имеют в виду не то, что у него вовсе нет разума, но то, что разум в нем имеет недостатки или слаб. Но, клянусь Зевсом, в греческом языке, который они, как они утверждают, исследуют, нет ни третьего, ни четвертого значения, которые ими насильственно внедряются.

4.4.16. Это подтверждает и сам Хрисипп в следующем рассуждении: «Потому недаром говорится некоторыми, что страсть души есть движение против