Корней молчал, пока двери не сомкнулись. Поздоровался в унисон с легким толчком лифта. И Аня под угрозой смерти не смогла бы ответить, из-за чего закружилась голова — его слова или начала движения.

— Здравствуйте…

Вымучила из себя ответное приветствие, не рискуя оглянуться. Смотрела ровно в одну из створок. Не зеркальных, как в его доме, а обычных металлических. Но даже в них видела темный мужской силуэт за своей спиной.

— Я забыл, что у тебя сегодня первый день. Прости.

— Вы не обязаны были помнить.

Аня пожала плечами, надеясь, что и выглядит это и звучит достаточно легкомысленно, что Высоцкий поверил, будто ей безразлично.

— Не обязан. Но мог бы.

Но он, как всегда, разбивал ее безразличие парой слов. Первыми делая больно. Вторыми окрыляя.

И тут же захотелось застонать. Потому что она ведь учится жить по-другому. Весь день учится. И пока его не было рядом — казалось, что получается…

— Как все прошло?

Лифт периодически тормозил на этажах, раз за разом открываясь… И никого не впуская. Вероятно, потому что параллельный опережал его на несколько секунд.

Каждый раз, стоило створкам начать разъезжаться, Аня мысленно замирала, толком не понимая, боится или ждет, чтобы хоть кто-то разбавил их с Высоцким компанию. Разредил моментально густеющий рядом с ним воздух.

Вопрос Высоцкого прозвучал вместе с очередным закрытием.

И снова кабина дернулась, а девичий желудок сделал кульбит.

— Хорошо, спасибо. Все прошло хорошо. Мне…

Аня начала и запнулась. Вспомнила, что Высоцкому достаточно будет обычного «хорошо». Подробности ему вряд ли интересны.

— Что тебе? — но когда уточнил, сохраняя голос все таким же спокойным, не сдержалась — оглянулась, чтобы тут же опустить взгляд, не выдержав. Ведь он действительно смотрел в спину. Задумчиво и спокойно. Так, как она отчаянно любит. Тем взглядом, который каждый раз вводит ее в заблуждение. Который отзывается спазмами, никак не связанными с движением лебедки лифта.

— Ничего. Все хорошо…

Аня ответила, пожимая плечами. А потом снова уставилась в дверь, ожидая новой остановки и нового открытия…

— Почему не зашла? — но никак не нового вопроса. Еще и такого. Что и ответить сходу нечего… Только и остается, что прикрыть на мгновение глаза, сделать глубокий вдох… И запретить себе тут же бросаться мечтать.

— Зачем? Я подумала, что не стоит афишировать наше с вами знакомство. Тем более… У вас наверняка много работы. Вам некогда чай пить со стажерами, — Аня снова оглянулась, вымучивая условно легкомысленную улыбку, а сердце кольнуло, ведь снова вспомнился неслучившийся вечер, выброшенные эклеры и то, что Высоцкий явно всегда предпочтет чаю с ней.

Аня не получила ответ — ни на слова, ни на улыбку. Высоцкий остался безучастным, все так же бродя взглядом по девичьему лицу.

— Ты хорошо выглядишь, — а потом заключил, окончательно сбивая все напускное Анино спокойствие. Она сглотнула, слишком резко отворачиваясь. А ведь надо что-то ответить… Сначала правильно понять. Правильно, а не так, как хочется, а потом ответить…

— Я рада. Боялась вас опозорить.

Аня услышала за спиной шевеление, напряглась еще сильнее, почему-то испугалась, еле сдержалась, чтобы не вздрогнуть…

— Глупости не говори.

Высоцкий же ответил, зачем-то приблизившись…

Они доехали до третьего… И только сейчас Аня поняла, что кнопку так и не нажала.

И, кажется, не она одна.

Изо всех сил стараясь сдержать дрожь, сначала чувствовала, как Высоцкий делает несколько шагов, бесцеремонно вторгаясь в ее личное пространство со спины. Останавливается слишком близко. Так, что Аня ощущает его дыхание затылком. Так, что сама непроизвольно полной грудью вдыхает запах любимых мужских духов, название которых до сих пор не знает. Так, что кожа под блузкой покрывается мурашками. И речь не только о руках. Но, благо, этого никто не может видеть.

— Ты домой едешь? — а когда он все так же, тихо, спрашивает у самого уха, дрожать начинают колени. И нестерпимо хочется ухватиться за мужскую руку, которая замерла за мгновение до нажатия нулевого этажа.

И выдохнуть «да» тоже хочется нестерпимо. А еще лучше… Сделать полшага назад, вжаться… И будь, что будет. Просто на секунду. Просто на всю жизнь.

Пронестись мимо чертового первого, не останавливаясь. Выйти на подземном паркинге. Ехать с ним в тишине автомобиля, не веря в то, что вокруг существует город и его бесконечный шум. Вместе нырнуть в тишину его квартиры. Впитывать редкие фразы. Единичные взгляды. Снова так легко забыть о том, что между ними пропасть. Снова убедить себя, что все возможно…

Но этого делать нельзя.

— Нет… — Аня выдохнула шепотом, неотрывно глядя на мужскую руку. Она не дрогнула, не сжалась в кулак, не упала. Высоцкий еще мгновение держал ее на уровне нулевого, а потом немного поднял, нажимая первый… И только потом нужный ему.

— Будешь поздно? — Высоцкий снова спросил, продолжая стоять слишком близко за спиной, а Ане вдруг невыносимо захотелось, чтобы отошел. Или самой зажмуриться… Но ни попросить, ни сделать она не рискнула. Не объяснишь ведь, что даже чувствовать его рядом слишком сладко. И до физической боли сложно. Как та… Другая… Выдерживает? Или… Или когда он — твой, чувства другие?

— Буду… — огромных усилий стоило сконцентрироваться, понять, что ей задали вопрос и ждут ответ, придумать, что она может ответить… — Нет. Буду… Вовремя.

— Хорошо…

И если сначала Аня воспринимала каждую остановку лифта, как маленькую смерть, то отсутствие остановки на втором укололо в самое сердце.

Потому что лифт ведь мог бы дернуться, она вздрогнуть… И коснуться. Просто спиной его груди.

Но этого не случилось. А когда на этажном табло высветилась единица, Высоцкий отошел сам. И уже дергайся лифт или нет — не помогло бы.

— Хорошего вечера.

Полетело в спину, одновременно окатив теплом и пронзив миллионом иголок. Аня вновь оглянулась, хотела бы улыбнуться, но не смогла. Просто кивнула, выходя шепнула:

— И вам. Хорошего…

Наверное, должна бы не останавливаться, а тут же побежать к выходу, ведь там уже ждет Захар… Тот самый, с которым она видит свое будущее, а не придумывает его. Но Аня застыла в шаге от лифта, все так же, держа голову вполоборота, следила за тем, как створки закрываются, пряча от нее Высоцкого. Теперь в обратном порядке — сначала лицо, потом галстук, пиджак, стрелки, ботинки…

И вместе с тем, как он скрывается из виду, уходит чувство особенного, пусть болезненного, но счастье. Оставляя одну только боль. Досаду. Горечь.

И сколько ни тряси кудрявой головой, сколько ни ускоряй шаг, идя к турникетам, как ни натягивай на губы улыбку, когда видишь Захара с букетом в руках… На душе все равно плохо. И остается только надеяться, что скоро это пройдет.