и хрупкости жизни навевали и несколько деревянных крестов, установленных у самого обрыва. На перекладинах виднелись имена и даты — память о тех, кто сводил на мысе счеты с жизнью.

Подойдя к краю, Северус заглянул вниз. Белая стена мерцала, завораживала, затягивала, скользя к длинным волнам, которые бесшумно наползали на камни и мерно откатывались... Квиринус ухватил его за рукав и на всякий случай оттащил подальше. Он отошел, пошутив, что маг найдет более оригинальный способ покончить с собой, но ощущение, что бездна позвала его — осталось.

К вечеру они забрались так далеко, что отсюда Бичи-Хэд едва виднелся, чуть возвышаясь над остальными Сестрами[2]. Последняя одинокая ферма осталась позади, впереди простирались лишь луга с темными пятнами ежевичных и терновых зарослей, а справа, почти у горизонта, вилась тонкая нитка шоссе, по которой изредка скользили бисеринки машин.

Для ночевки выбрали подножие небольшого холма, отгороженное от дороги стеной терновника, но открытое в сторону моря. На вершине Квиринус установил штатив, тщательно трансфигурированный из колючей ветки, приладил колдокамеру и приготовился ловить закат. Предыдущие несколько дней солнце садилось в тучи, но сегодня небо очистилось, и раскаленный кругляш валился прямо в воду, окрашивая все вокруг в розово-фиолетовые тона. Ветер стих; высоко вверху крикнула, пролетая, чайка, и этот чистый одинокий звук лишь подчеркнул наступившее безмолвие сумерек.

Впрочем, длилось оно недолго: в траве ожили сверчки, ветер вновь зашелестел в кустах. На границе дня и ночи человеку нередко бывает тревожно, и оттого, наверное, одинаково тянет к огню и маглов, и волшебников... Нахваливая Лавгуда за предусмотрительность, развели из принесенных дров костер и уселись ужинать.

Окончательно смерклось. Где-то в районе Бичи-Хэд зажглось несколько огней, и чуть ярче их поблескивала ниже утеса звезда маяка.

Еще засветло путешественники заметили далеко в море теплоход, идущий, очевидно, в Дувр. Ночью он подошел ближе к берегу и теперь был хорошо различим — сияющий, как рождественская елка, белый океанский лайнер.

Друзья переглянулись. «Ты думаешь о том же, что и я?» — «Да». И — лишь пламя дрогнуло, когда две человеческих фигуры скрылись в воронках трансгрессии.

В роскошном ресторане лайнера гремела музыка, на танцполе топталась нарядная публика, столы у стен ломились от бутылок и блюд с закусками. Никто не обратил внимания на двух неизвестных, вошедших сюда с палубы. Стараясь никого не задеть, они направились к столам. Один потянулся к бутылке вина, другой взял большую коробку конфет.

— Господа, а вы, собственно, кто? — окликнула их представительного вида дама. — Здесь только для пассажиров первого класса!

— Я ваша самая нескромная фантазия, милая леди, — широко улыбнулся первый и, эффектно тряхнув пшеничной шевелюрой, растворился в воздухе.

Дама поперхнулась словами, повернулась ко второму и испуганно вскрикнула: в дерганом свете стробоскопов перед ней стоял выходец из преисподней.

— А я — твой худший ночной кошмар, — скрежетнул он и тоже пропал.

Сверчки в траве на мгновение стихли, потревоженные громким хохотом. Двое повалились у костра, довольные проделкой.

— Интересно, кто теперь нами больше заинтересуется: магловская полиция или старина Джайлс, — отсмеявшись, заметил Квиринус, открывая прихваченную с теплохода бутылку.

— Джайлсу об этом знать не обязательно, а кого станет искать полиция? Тех, кто появился ниоткуда и пропал неизвестно куда? — Северус отодвинул от огня коробку с конфетами и вытащил из темноты что-то продолговатое и колючее. — Смотри, что я еще утащил. Никогда не пробовал...

Квиринус пригляделся и прыснул: Снейп держал за зеленую верхушку большой желтовато-коричневый ананас.

Его и конфеты решили приберечь в подарок Лавгудам, вино выпили — и оба признали, что никогда еще оно не было таким вкусным. Потом Северус растянулся на своем спальнике, подложив руки под голову, а Квиринус рассеянно водил палочкой, превращая пустую бутылку то в диковинное дерево, то в пеструю птицу... В конце концов он подбросил ее высоко вверх и, обратив в облако разноцветных искр, развеял над морем.

— Квиринус, — тихо позвал Снейп, не отрывая взгляд от звездной россыпи в вышине. — А ты никогда не задумывался, зачем нам все это? Ведь не только для того, чтобы у маглов спиртное таскать? Для чего нам на самом деле дана магия? И кем?

— Много вопросов... а ответов еще больше, — Квиринус тоже улегся лицом к ночному небу. Костер почти догорел, и теперь от углей шло ровное обволакивающее тепло. — Но все ответы начинаются со слов «может быть». Может быть, затем, чтобы сделали волшебники что-то действительно великое. Может быть, мы — новая раса людей, более совершенная. А может, наоборот, чей-то неудачный эксперимент... Ты веришь в бога, Северус?

— Это ты к чему?

— К тому, что один из ответов на твои вопросы — таков божественный замысел. Правда, тут же возникают вопросы, что есть бог и возможно ли простому смертному, пусть даже наделенному магической силой, постичь его намерения.

— Я как-то раз зашел в церковь. Из любопытства, — усмехнулся Снейп. — Бога там не нашел. Так если хочешь знать, во что я верю, то вот: верю в себя и в свой любимый оловянный котел. Он ни разу еще не подводил меня.

— А я верю, что все не случайно, — задумчиво проговорил Квиррелл. — И рано или поздно та сила, которая дается волшебнику, должна сотворить что-то большое, что-то самое главное...

— Например?

— Не знаю. Но явно нечто более заметное, чем кража конфет с чужого стола.

От воды потянуло холодной сыростью. Спальники и без Согревающих хорошо берегли тепло, а чары Тишины и Отвода глаз поставили просто для того, чтобы спокойно говорить и не беспокоиться о костре, свет которого далеко виден на равнине.

Выпитое вино тяжелило голову, однообразный стрекот сверчков и мерные вздохи моря убаюкивали... Разговор постепенно смолк. Лайнер уже не светился, дальние огни домов тоже погасли. И когда ночь окончательно вступила в свои права, там, в немыслимой высоте, разгорелись белые угли Млечного Пути, протянувшись небесной тропой из заката в рассвет.

* * *

Северус проснулся от шороха. Чьи-то шаги задевали камешки по-над самым обрывом, хрустели высохшими стеблями мелких кустиков. Он сел, не опасаясь быть замеченным, и увидел,