мишенью сатирических атак комедийных поэтов и объектом презрения и отвращения более серьезных авторов. Комедиографы пренебрежительно называют его «изготовителем лир» (так же как они обзывают Клеонта «кожевником», Лисикла – «продавцом овец», Евкрата – «торговцем льном», а Гипербола – «производителем светильников») – ничтожным ремесленником низкого происхождения. Его мать якобы была из варваров, а сам он – ненасытным чужестранцем. Более серьезные авторы называют его пьяницей, головорезом и человеком, ведущим себя на публике как бесноватый дикарь. Это пристрастный и искаженный портрет, хотя манера его поведения порой и впрямь отличалась чрезмерной горячностью и выходила за рамки приличия. Клеофонт был афинянином, а его отец в 428–427 гг. до н. э. исполнял обязанности стратега. Возможно, что и сам Клеофонт был стратегом, а также членом коллегии по финансам – одним из тех, кого называли пористами. Как после его смерти справедливо заметил один оратор, Клеофонт «много лет держал в своих руках управление всеми государственными делами» (Лисий 19.48)[54]. Вероятно, ему также принадлежала мастерская или фабрика, что делало его состоятельным человеком, таким же, каким был его отец.

Поскольку мирные предложения были внесены в пору правления Пяти тысяч, Клеофонт должен был обладать по меньшей мере статусом гоплита, чтобы принять участие в дебатах. Но скорее всего, его статус был еще выше. Утверждения о том, что он действовал ради личной выгоды, опровергаются тем фактом, что, по сообщениям современников, он никогда не обвинялся в казнокрадстве или мздоимстве, и это в то время, когда подобные обвинения в адрес политиков были обычным делом. Кроме того, известно, что он умер бедным человеком.

Действительно, Клеофонт с избыточным оптимизмом оценивал военные перспективы Афин и выступал за продолжение войны до полной победы. Без сомнения, он был убедителен, но ведь и многие афиняне, находясь под впечатлением от великолепного триумфа при Кизике и восторженно приписывая эту заслугу Алкивиаду, естественным образом рассчитывали под руководством последнего «быстро вернуть себе гегемонию» (Диодор XIII.53.4). Впрочем, помимо ликования от побед и оптимистического взгляда на будущее, имелись более веские причины отклонить предложение спартанцев. В случае нарушения мира, как это уже случалось после 421 г. до н. э., положение Афин значительно ухудшилось бы по сравнению с тем, что было в прошлый раз.

На текущий момент победа афинян при Кизике привела к уничтожению спартанского флота и очистила Проливы для прохода торговых судов, доставлявших необходимое продовольствие из Черного моря в Афины.

Однако ситуация складывалась таким образом, что Фарнабаз мог отстроить для пелопоннесцев еще один флот, и, возможно, даже большего размера. Из Византия и Халкидона они все еще могли блокировать подвоз зерна в Афины и угрожать афинянам голодом. Афиняне по-прежнему нуждались в деньгах, ведь многие из заморских владений, ранее приносивших им доход, оставались в руках спартанцев. За счет этого противник мог предложить большее жалованье опытным гребцам из державы. Кроме того, Афинам пришлось бы, несмотря на все трудности, собрать и укомплектовать командами флот, который затем нужно было отправить в Геллеспонт, чтобы вновь разбить врага. Не было никакой уверенности в том, что афинянам удастся повторить свою победу, а единственное крупное поражение означало бы проигрыш всей войны.

В то же время стремительными действиями можно было лишить противника его баз, расположенных вдоль морского пути в Черное море, и обезопасить Проливы. Тогда у афинян появились бы неплохие шансы и на возвращение утраченных территорий в Эгеиде. Они могли бы воспользоваться впечатлением от своей победы при Кизике, чтобы воодушевить друзей и внушить трепет врагам. Восстановление власти над зависимыми городами и господство на море позволили бы Афинам поправить финансовое положение, доведя его почти до прежнего уровня, улучшить качество флота и удержать опытных гребцов от отступничества.

К тому же у афинян были причины надеяться, что союз между Спартой и Персией окажется недолговечным. Тиссаферн довел спартанцев до исступления и окончательно потерял их доверие. Новые нападения на земли Фарнабаза, и без того ошеломленного исходом битвы при Кизике, могли заставить персидского сатрапа и самого царя отказаться от вмешательства во внутригреческий конфликт. Великий царь, правивший громадной империей, в которой мятежи были привычным делом, мог вынужденно выйти из войны на западных рубежах, столкнувшись с серьезным восстанием в других землях. Наконец, попытка спартанцев заключить сепаратный мир с Афинами была прямым нарушением их договора с Персией и сама по себе могла привести к разрыву союза. В свете этих фактов и прогнозов решение афинян отказаться от предложения мира нельзя назвать глупостью – напротив, его вполне можно понять.

ДЕМОКРАТИЯ ВОССТАНОВЛЕНА

Примерно через два месяца после отказа афинян от мира Пять тысяч согласились на полное восстановление демократии, которая существовала в Афинах до введения института пробулов в 413 г. до н. э. Возможно, переход был постепенным, но в какой-то момент исключительные полномочия Пяти тысяч были отменены, а политические права в полном объеме возвращены всем гражданам. Это могло произойти вскоре после отклонения мирных предложений Спарты. Каким бы объединяющим ни был триумф при Кизике, вызванная им спартанская инициатива произвела резкое разделение. Умеренные наверняка входили в «наиболее разумную часть афинян», склонявшуюся к ее принятию, но большинство явно придерживалось иного мнения. Спор о мире – единственное известное нам значимое событие в промежутке между битвой при Кизике и восстановлением демократии, – вероятно, послужил катализатором других событий, приведших к падению режима Пяти тысяч. Как только решение о продолжении войны было принято, афиняне с легкостью убедили себя, что сторонники мира – не те люди, которым можно доверить управление государством, стремящимся к полной победе. Таким образом, отказ от предложения спартанцев был равносилен вынесению вотума недоверия правительству.

В спорах, закончившихся восстановлением демократии, ее сторонники также обладали немалым числом преимуществ. Они нашли себе талантливого и убедительного лидера в лице Клеофонта, в то время как Ферамен, лучший оратор партии умеренных, по делам службы находился в Хрисополе. Обладавший гипнотическим влиянием Алкивиад, разумеется, также отсутствовал. Но, что более важно, в этот период всякий, кто выступал в поддержку демократии в Афинах, говорил с позиции абсолютного морального превосходства. Этому государственному строю было уже более ста лет, и к нему было страстно привязано множество людей, считавших демократию традиционной и естественной формой правления. Любого рода олигархия воспринималась как новшество, на которое Афины пошли лишь в самый мрачный час своей истории, когда не оставалось никакого иного выхода. Опираясь на все это, политические лидеры демократов мгновенно воспользовались шансом на возврат к привычному режиму. Вероятнее всего, первое предложение об отмене режима Пяти тысяч и о восстановлении традиционного демократического строя прозвучало где-то в июне 410 г. до н. э., и уже к началу июля старая демократия прочно стояла на ногах и принимала свирепые законы для защиты себя от врагов.

Политические мероприятия едва вернувшейся демократии складываются в последовательную, связную и всеобъемлющую программу ведения войны при полностью демократическом и дееспособном режиме. Законодательные нормы, введенные в 410–409 гг. до н. э., затрагивали конституционную, юридическую, финансовую, социальную и духовную сферы и способствовали тому, что город, лишь недавно пришедший в себя после поражений и катастроф, оказался способен на значительные усилия и достиг поразительных успехов.

Первый известный нам документ восстановленной демократии открывается типичной демократической формулой: «Совет и народ решили» (Андокид, О мистериях 96). Слово «народ» относится к народному собранию, а «совет» – это старый Совет пятисот, избираемый жеребьевкой из граждан всех сословий. Памятуя об олигархических советах, демократы наложили ограничения даже на этот полностью демократический орган. По-видимому, он потерял право выносить смертные приговоры или взыскивать штрафы свыше пятисот драхм без позволения собрания или дикастериев[55]. Еще один новый закон предписывал членам Совета занимать места на заседаниях по жребию, что было попыткой уменьшить влияние сидевших вместе партий.

Быстрый переход от режима Четырехсот к режиму Пяти тысяч с последующим возвратом к полной демократии породил заметную путаницу в законодательстве. Оба недолговечных строя назначали коллегии по проверке и изменению законов и введению новых, что тревожило демократов и побуждало их настаивать на возвращении традиционных установлений. Теперь же они собрали коллегию чиновников (анаграфеев), которым предстояло обнародовать утвержденную редакцию законодательного свода Солона, а также закона Драконта об убийствах.

Но старые правила однажды уже не защитили демократию от заговора, и потому афиняне ввели законодательную норму, согласно которой любой человек, участвовавший в низложении демократии или занимавший государственный пост после ее свержения,