— Неужели тебя так бедно содержат, дед, что даже на табак не дают денег?

— Эх, сынок, мир изменился, прошли времена благочестивого Нерсеса. Тогда были любовь и единение, стариков почитали, а сейчас все пошло кувырком. Кто ловко врет и умеет хитрить — тому и почет. Кому нужны такие замшелые грибы, как я. Теперь появилась новая порода кур, которая несет железные яйца.

Старец был одним из рьяных почитателей Нерсеса; имя этого незабвенного католикоса он произносил с благоговением. Видя всякие злоупотребления и сетуя на них, он неизменно вспоминал времена Нерсеса, которые были для него золотым веком Эчмиадзина[55].

Вот и теперь старец с восторгом стал вспоминать былое. Указав на красивый пруд, он объяснил, с какой целью устроил его этот великий человек; показав на развалины на берегу пруда, он сказал, что здесь должна была быть бумажная фабрика, чтобы монастырь имел свою бумагу, а теперь крестьяне привязывают здесь своих ослов. Указывая на другие развалины, по другую сторону пруда, он сказал, что там должна была быть шелкоткацкая фабрика, поэтому святейший насадил кругом так много тутовых деревьев. Говоря об этом, старец не мог удержаться от слез, — он вспомнил, что святейший любил посаженные им деревья, как нежный отец любит своих детей.

— Идя в лес, — сказал он, — святейший брал с собой садовые ножницы и собственноручно подстригал деревья. Он знал каждое дерево, следил за его ростом и радовался, глядя, как разрастается лес.

Вардан, видя, что излияниям старца не будет конца, встал, намереваясь уйти.

— Наклонись ко мне, я тебе что-то скажу на ухо, Вардан, — попросил старец.

Вардан наклонился к нему, и тот шепнул:

— Уходи отсюда поскорее, сынок, а то на тебя здесь косятся…

— Меня здесь еще никто не видел, дед.

— Достаточно, если увидел один; я слышал о тебе нехорошие разговоры.

— Вы же плохо слышите, дед?

— Дед слышит плохо тогда, когда это ему выгодно; все, что нужно, он слышит хорошо.

Вардан рассмеялся и ушел, а старец крикнул ему вслед:

— Послушай, Вардан, если тебе случится побывать в городе, не забудь привезти мне немножко табаку, ты же видел, что у меня пустая табакерка.

В этот момент появились Мелик-Мансур и преосвященный.

— О чем ты говорил со старцем? — спросил Вардана преосвященный.

— Это единственно честный человек в монастыре, — ответил Вардан, здороваясь с Мелик-Мансуром, и обратился к нему: — Мне необходимо с вами поговорить, но только не здесь, нет ли у вас в городе знакомых?

— Есть, — ответил Мелик-Мансур.

Осторожность Вардана была вызвана не только словами старца, он и сам старался держаться подальше от монастыря. Притом его заботила судьба Лалы, он надеялся напасть на ее след и принимал все меры, чтоб ее отыскать. Он попросил преосвященного дать ему знать немедленно, как только будут получены списки беженцев.

— Я узнал, что списки мне скоро доставят, — сказал преосвященный. — Я тотчас оповещу тебя.

— А вы знаете, где я живу? — спросил Мелик-Мансур.

— Знаю.

— Пойдем, Вардан.

В этот момент на дороге показалась похоронная процессия. Несколько алашкертцев несли гроб. Хоронили без священника, — тот, не успевая отпевать покойников, не отлучался с кладбища. За гробом молча следовала женщина, которую вели под руки. Она была настолько убита горем, что уже не в состоянии была плакать. Двое ребятишек, держась за ее подол, горько плакали. Из вахаршапатцев за гробом шел только знакомый нам доктор, заметно выделявшийся в этой кучке жалких, оборванных людей.

Вардан и Мелик-Мансур не обратили никакого внимания на эту печальную процессию. Они каждую минуту наталкивались на такое зрелище, и оно стало для них привычным.

Глава сорок первая

При виде Мелик-Мансура Вардан, казалось, немного повеселел. Его утешала надежда, которую подал ему преосвященный. Он рассчитывал, что через священников и старост, прибывших вместе с беженцами, можно будет получить сведения о семье Хачо. Мысленно он представил себе, что найдет Лалу и постарается своей любовью искупить все страдания, которые выпали на ее долю.

Дом, куда его вел Мелик-Мансур, помещался на одной из старых улиц Вахаршапата. Дома на этой улице были приземистые и убогие, но, так же как и во всем Вахаршапате, имели обширные дворы и тенистые сады.

— Ты, пожалуй, не очень-то будешь рад, — сказал ему дорогой Мелик-Мансур, — когда узнаешь, куда я тебя веду.

— Мне все равно, — равнодушно ответил Вардан, — я хочу узнать подробности о Салмане. Там нам никто не помешает?

— Никто.

Они подошли к дому и потянули за дверной молоточек. Им открыла какая-то старуха.

— Принимай, нани[56], гостя! — воскликнул Мелик-Мансур.

Старуха метнула на Вардана хитрый взгляд и промолвила:

— Войдите…

— Нани, дай нам поскорей вина, а то во рту пересохло, — попросил Мелик-Мансур и, шагнув к старухе, произнес с угрозой: — Смотри, попадет тебе, если впустишь постороннего.

Старуха утвердительно кивнула головой и ушла.

Войдя в маленькую, но довольно чисто прибранную комнату, молодые люди уселись за стол. Несколькими минутами позже в комнате неслышно появилась молодая женщина, молча поставила на стол бутылку вина и два стакана и так же молча вышла. Армянский головной убор закрывал ее лицо, виднелись только сверкающие черные глаза и дугообразные брови. Но и это позволяло судить о красоте молодой женщины.

Мелик-Мансур наполнил стаканы, отпил один и, протягивая другой Вардану, сказал:

— Как хорошо, что большая часть наших монастырей находится в глухих местах, среди гор и ущелий. Нигде нет столько мошенников и распутников, сколько в Вахаршапате. Нигде нет столько беспутных женщин, как здесь. Вот эта красотка, которая сейчас заходила сюда с видом скромницы, — любовница одного инока. Я когда-то думал, что монастырь — это оплот благочестия, но, пожив здесь, убедился в обратном. Своим поведением монахи сеют в народе неверие, развращают его. Здесь уже появляются ростки протестантства. Проходя по улицам, ты, вероятно, видел немало новых домов, и, если расследовать, кому они принадлежат, окажется — ими владеют люди, которые находятся в тесном родстве с монахами. Все они были раньше бедняками и разбогатели только благодаря монастырю. Признаться, меня глубоко возмущает, что здесь бросают на ветер сотни тысяч, в то время как нам дорога каждая копейка. Нам не хватает денег на самые необходимые нужды. В Константинополе патриарху нечем покрыть свои расходы: национальный сундук пуст, а на патриарха сейчас возложены такие задачи, что всякое промедление может причинить огромный ущерб нашей нации. К тому же я не вижу и тени согласия между константинопольским патриархом и Эчмиадзином. Манкуни потерял в Константинополе на биржевых операциях двадцать пять тысяч. Я слышал, что на