Глава тридцать восьмая

К вечеру подул «ветерок святого Георгия», и дневной зной уступил место вечерней прохладе. Этот благодатный ветер животворит своим дыханием в летнюю пору не только Вахаршапат, но и всю Араратскую долину. Народное предание приписывает его св. Георгию, оберегающему свой народ от болезней.

Насладившись послеобеденным сном, монахи, покинув душные кельи, прогуливались по аллеям под сводами тенистых деревьев, окружавших пруд Нерсеса. «Святые отцы» чинно гуляли парами или в одиночку, избегая более тесного общения. Подозрительность, разобщенность, недоверие друг к другу были отличительными чертами монастырской братии.

Пруд находился на возвышенности, дно его было выложено камнями. От подножия возвышенности и до храма св. Гаяне тянулось старое кладбище. На нем то и дело копали могилы и хоронили покойников. Лопаты и заступы работали неутомимо.

Священник торопливо бормотал молитвы и, перебегая от одной могилы к другой, совершал погребальные обряды. На кладбище царило глубокое молчание: ни плач родных, ни слезы друзей не сопровождали в загробный мир усопших, словно живые радовались тому, что горемыки избавились от земных мук и наконец найдут успокоение в могиле. Хоронили алашкертских беженцев.

— Мрут как мухи, — заметил один из монахов своему товарищу.

— Я не вижу разницы, — хладнокровно ответил тот, — там бы их вырезали курды и турки, а тут они умирают своей смертью… Но мы уклонились от нашего разговора, — продолжал он, — повторяю тебе, что ему нельзя доверять. Он сблизился с нами, прикидывается нашим другом, делает вид, что сочувствует нам, пускает в ход тысячу разных уловок, — но все это одна фальшь. Он хочет выпытать наши тайны, чтобы потом сообщить их куда следует. Он шпион, настоящий шпион. Поэтому он принят в «верхнем Иерусалиме». Очень возможно, что его надежды оправдаются — он станет епископом и получит богатую епархию.

— Все, что ты сказал, верно, кроме последнего: он не будет ни епископом, ни главой епархии. «Четвертый» очень щедр на обещания, но выполняет их скупо. До поры до времени они будут поощрять этого глупца, потом прищемят ему хвост и отпустят на все четыре стороны, а его должность передадут более подходящему. Посмотри, вот несут хоронить еще двух покойников.

— Ради бога, оставь ты их в покое!.. Эту лису не так-то легко обмануть.

— И самая хитрая лиса попадается в капкан четырьмя лапами…

— Говори потише, пусть пройдут…

По аллее, навстречу им, шли два монаха. Подойдя ближе, они тоже прекратили разговор. Эти двое были членами синода. Когда пары разминулись, разговор продолжался:

— Надо бы назначить торги, сейчас самое подходящее время.

— Почему?

— Потому что господа Н., М. и X., которые арендуют церковные поместья, сейчас уехали по своим делам — один в Александрополь, другой в Игдир, а третий еще куда-то. Надо воспользоваться их отсутствием и назначить торги. Если мы сейчас назначим торги, то аренда наверняка останется за Саталяном, он совершит сделку на свое имя, а мы будем его тайными компаньонами.

— Но, насколько мне известно, у господина Саталяна нет в наличии столько денег, чтобы внести залог.

— Я знаю, но это не помеха: мы снабдим его деньгами, и он внесет залог.

— А у тебя есть деньги?

— У меня есть процентные бумаги.

— Ну, это всё равно. Итак, завтра соберемся и поставим вопрос о торгах. Но я боюсь, что «сверху» нам могут помешать.

— Вряд ли, разве эти «ососы»[53] не так же поступают? Если «дьяволенок» сунет свой нос, я кое-что шепну ему на ухо, и он сразу умолкнет.

Вот какие разговоры вели между собой члены монастырской братии. Поглощенные интригами и тайными спекуляциями, они не интересовались тем, что происходило вокруг них, никто из них не думал о том, что бесприютные и голодные алашкертцы мрут как мухи. Никто не задавал себе вопроса, почему они стали беженцами и что их ждет здесь, на чужбине.

Компания монахов сидела в лесу на красивых персидских коврах и, как всегда по вечерам, занималась чаепитием.

Чуть поодаль от нее юные служки со смехом и шутками готовили чай. На тарелках были разложены белый хлеб, масло, стояли сливки, бутылки с ромом и прочее. Вечерняя прохлада и свежий лесной воздух возбуждали аппетит у святых отцов; они пили, ели и развлекались, не думая о том, что в этом же лесу валялись на сырой земле сотни голодных беженцев.

— Какой ароматный ром, откуда вы получили его, святой отец? — спросил один из монахов, с наслаждением потягивая чай, смешанный с ромом.

— Откуда получил? — повторил тот, — Разве ты не знаешь, что моя келья такая богомольная, что сама притягивает жертву?[54]

— Понятно… Хорошо обладать такой притягательной силой!

Солнце уже зашло, в лесу стало темнеть, хотя золотистый отблеск заката еще горел на небе. «Ветерок святого Георгия» совсем ослаб, и листья на деревьях таинственно и слабо шелестели. Лесную тишину нарушали лишь тяжкие вздохи беженцев. Надвигалась ночь, а ночь всегда пробуждает горькие воспоминания.

Голодный и голый алашкертец, распростертый на земле под открытым небом, словно только что очнулся и особенно остро ощутил весь ужас своего положения. Он думал о том, что имел некогда имущество, а теперь вынужден был жить милостыней; он думал о том, что имел кров, а теперь стал бездомным скитальцем; он вспоминал о своих детях, которых лишился. Куда они пропали, кто их увел, что с ними стало — этого он не знал. В тот страшный час, когда мать забывала о детях, брат о сестре, муж о жене, когда, гонимые вихрем ужаса, люди спасались от турецких сабель, все исчезло в хаосе, кануло в бездну… Потеряв все самое дорогое, все, чем они доселе жили, каждый носил в душе неизлечимую рану.

Вот почему в эту ночь Вахаршапат оглашали вопли и стоны беженцев… Их угнетало одно безысходное горе, и не было им утешения.

В это время, внимательно вглядываясь в лица беженцев, по лесу шел какой-то человек; порой он подходил к ним и вступал в беседу. Грустное и озабоченное выражение его мужественного лица и уверенный вид невольно обращали на себя внимание. Он вышел из лесу, миновал монастырь св. Гаяне и остановился около кладбища. Там все еще продолжалась работа…

До него донеслись звуки песни:

Соловушка-щеголь сапожки надел

И песню о розе любимой запел…

«Чтоб вы сгинули», — подумал незнакомец и продолжал свой путь.

Звуки песни доносились из глубины леса, где монахи, возбужденные ромом, предавались ночным утехам.

Незнакомец подошел к пруду. По его берегу прогуливалось несколько иноков, похожих на черные привидения. Тут же одиноко сидел какой-то монах. Обветренное