Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но главную задачу книги — убедить евреев и сочувствующих им читателей в том, что Тит не несет вины за гибель Иерусалимского Храма, а вина за это лежит на самих евреях, — Иосиф выполнил, и в этом смысле Тит был, безусловно, доволен.
Одновременно, вне сомнения, эта книга была призвана повысить реноме самого Иосифа, представив его читающей публике и как героя, демонстрирующего чудеса выживания перед лицом любой смертельной опасности, и как талантливого полководца, и как великого прорицателя, первым предсказавшего Веспасиану, что ему суждено стать императором, — ведь до этого о его пророчестве знал лишь очень узкий круг людей. Тема знамений и предсказаний была в те времена очень модна в Риме (да и были ли времена, когда она не была в моде?), и потому эти страницы читались современниками Флавия с особым интересом.
В то же время утверждения о том, что Иосиф якобы увидел в Веспасиане ожидаемого многими Мессию, лишены всяких оснований. Этого просто не могло быть, поскольку Иосиф был блестяще знаком с книгами пророков и знал, что Мессия должен быть одним из потомков царя Давида, к каковым Веспасиан никаким боком не относился. В этом смысле Раджак совершенно права, когда пишет, что пророчество Иосифа «было о великом правителе, ни о чем более, — о человеке, который может рассматриваться как предтеча эсхатологического конца света, но не знаменует этот конец. Если мы будем искать в библейском тексте аналогию этому двусмысленному пророчеству, то должны будем обратиться не к пророку Даниилу (7:14), который предсказывает вечное царство Сына человеческого, а скорее, к пророчеству о могущественной, но преходящей власти, например, к предсказанию Валаама о „звезде от Иакова“, которая разит „князей Моава“. Кроме того, параллелью служит Йоханан бен Заккаи, ибо его пророчество о великом будущем Веспасиана непосредственно перекликается с пророчеством Исайи о завоевателе, который „посечет чащу леса железом, и Ливан падет от Всемогущего“».
Многие исследователи высказывают предположение, что в следующие издания «Иудейской войны» Иосиф Флавий вносил многочисленные поправки и дополнения. Так, вероятнее всего, подобострастное замечание о том, что сторонники Веспасиана в Риме делали главную ставку на его сына Домициана, как и рассказ о победоносной кампании последнего в Галлии («Один только слух о его приближении уже сломил дух германцев…»), были вставлены уже после воцарения Домициана (81–96), чтобы польстить ему, — при том, что большинство римских историков считали его Галльскую кампанию излишней и провальной, да и вообще относились к нему хуже, чем к его отцу и старшему брату.
По одной из версий, в первом издании не было и рассказа о героической истории Масады, представляющей собой явный контр-тезис истории самого Иосифа в Иотапате. Не исключено, что Тит возражал против ее включения в книгу, но Домициану уже не было никакого дела до подробностей тех, казавшихся уже давними событий, и это позволило Иосифу завершить рассказ об Иудейской войне воспеванием силы веры евреев, их мужества и умения спокойно, с достоинством предпочесть смерть унижению и потере свободы.
Глава 2. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…
Пытаясь реконструировать жизнь Иосифа в Риме в романах «Сыновья» и «Настанет день», Лион Фейхтвангер был вынужден то и дело прибегать к художественному вымыслу, так как фактических сведений об этом у нас крайне мало.
Можно с большой уверенностью утверждать, что после 75 года, в связи с появлением в Риме Вереники и Агриппы, Иосиф часто с ними общался, даже консультировался с Агриппой при написании как «Иудейской войны», так и «Иудейских древностей». Но отношения между ними были неровными, а ставший секретарем последнего потомка Ирода Юст Тивериадский ненавидел Иосифа еще со времени его комендантства в Галилее.
Сам этот период, безусловно, был интереснейшим.
Вереника жила с Титом в императорском дворце, и тот по-прежнему продолжал пылать к ней страстью, несмотря на то, что иудейская принцесса была на десять лет его старше. По Риму ходили слухи, что наследник престола собирается на ней жениться, а свадебным подарком станет разрешение отстроить Иерусалим и Храм, а также дарование всем евреям Иудеи прав римских граждан, что будет означать примирение и вечный союз между двумя народами.
Слухи эти тешили надеждами евреев, но вызывали озлобление у римлян и эллинизированых жителей провинций, многие из которых откровенно недолюбливали, а то и ненавидели евреев.
Конец этим слухам был положен в 79 году, когда после смерти Веспасиана Тит взошел на престол и в качестве одного из своих первых шагов в качестве императора отослал Веренику из Рима. Против собственного желания, замечает Светоний, но с пониманием того, что большинство населения не примет еврейку в качестве жены Цезаря.
Еще при жизни отца Тит, вопреки принятой традиции, стал начальником преторианской гвардии, постоянно жил в опасении готовящегося заговора против него и отца, создал сеть осведомителей и подозревал в подготовке переворота всех и вся. И надо сказать, небезосновательно: в 78 или 79 году ему удалось заранее узнать о заговоре, готовящемся консулом Авлом Цециной, с которым он расправился весьма элегантно: сначала пригласил на обед, а затем велел заколоть, когда тот выходил из трапезной залы.
Думается, та история не ускользнула от внимания Иосифа, напомнив ему еще раз о том, насколько тесно его благополучие связано с домом Флавиев.
Восхождение Тита на престол состоялось 24 июня 79 года, а ровно через месяц произошло печально известное извержение Везувия, уничтожившее три процветающих города — Помпеи, Геркуланум и Стабию. В еврейских общинах эту катастрофу объяснили как возмездие Всевышнего римлянам и лично Титу за гибель Иерусалима и предвестие других бед, грозящих империи. Грянувший в 80 году гигантский пожар в Риме был воспринят как еще одно подтверждение этой версии.
Тем не менее Иосиф при Тите явно благоденствовал. Но правление последнего продолжалось недолго — в сентябре 81 года император внезапно заболел и вскоре скончался.
«Среди всех этих забот застигла его смерть, поразив своим ударом не столько его, сколько все человечество. По окончании представлений, на которых под конец он плакал горько и не таясь, он отправился в свое сабинское имение. Был он мрачен, так как при жертвоприношении животное у него вырвалось, а с ясного неба грянул гром. На первой же стоянке он почувствовал горячку. Дальше его понесли в носилках; раздвинув занавески, он взглянул на небо и горько стал жаловаться, что лишается жизни невинно: ему не в чем упрекнуть себя, кроме разве одного поступка. Что это был за поступок, он не