Элизабет не вполне понимала, зачем они едут в Париж, но мать объяснила ей, что они будут в столице лишь проездом, а затем отправятся в дальний путь. Она, как всякий подросток, попросту радовалась возможности попутешествовать и посмотреть новые места.

А пока Париж покорил ее, тем более что, прибыв в отель Университета, она удостоверилась в том, что ни она, ни мать не выглядели провинциалками: Лаура следила за тем, чтобы обе они были одеты по моде, хотя и без особых излишеств. Радовалась она и тому, что хозяин отеля, господин Демар, встретил их как важных гостей, несмотря на то что они уже с десяток лет тут не появлялись. И это делало честь его памяти и свидетельствовало о высоком статусе гостиницы.

На следующий день в назначенный час карета путешественниц въехала в монументальные ворота, над которыми красовалась надпись «Отель Матиньон», и остановилась в просторном дворе, словно обрамленном великолепными зданиями. По двору то и дело сновала бесчисленная челядь в ливреях и седых париках.

В восхищении от убранства богатого дома с роскошной обстановкой, высокими зеркалами в позолоченных резных рамах, редкой фарфоровой посуды и мягких, как трава, ковров, Элизабет, оробев, покрепче ухватилась за материнскую руку, следуя за лакеем, освещавшим им путь канделябром, вверх по величественной лестнице из белого мрамора.

Не успели посетительницы расположиться в изящной гостиной на втором этаже, как перед ними распахнулись двери кабинета, и Лаура вновь увидела человека с кладбища Святой Магдалины…

Она уже знала, что за это время он стал князем Беневентским, вице-главным выборщиком и членом Государственного совета и Сената и уже давно не был министром внешних сношений, поскольку эта должность не соответствовала рангу главного выборщика. Но она не ведала одного — да и откуда ей было знать? — что между ним и императором уже пробежал холодок и что его лишили звания великого камергера.

Несмотря на весь этот шквал титулов и званий, она нашла, что он нисколько не изменился. Одетый в черный бархат, на котором сверкал белизной широкий, словно подпиравший подбородок галстук, с сиявшим россыпью бриллиантов на груди иностранным орденом, он восседал за большим столом, на котором стояла ваза с красными розами, и что-то писал гусиным пером. Как только они вошли, он сразу же отбросил перо, отдавая должное их реверансам, в которых также не было ничего провинциального. Даже сама Лаура подивилась быстроте, с которой ее дочь усвоила этот требующий большой утонченности и грации ритуал.

Поднявшись, Талейран направился им навстречу, и послышался его неспешный, отреченный голос:

— Счастлив вновь видеть вас, мадам де Лодрен, и констатировать, что вы остались прежней. Хорошо ли доехали?

— Прекрасно, монсеньор.

— А это ваша дочь? Разрешите взглянуть на вас, мадемуазель…

Взяв за руку покрасневшую от смущения Элизабет, он помог ей подняться и, держа на расстоянии вытянутой руки, вперил в нее жесткий взгляд своих голубых глаз. А потом похвалил:

— Поздравляю вас, мадам. Совершеннейшая девушка. Просто восхитительная. Она помолвлена?

— Ей исполнилось всего четырнадцать лет, монсеньор.

— И верно же, бог мой! Что у меня с головой? Что ж, милое дитя, хотелось бы лично побеседовать с вашей матушкой, а? Так вот…

Он пошел к небольшой двери, скрылся за ней, но тут же и вернулся вместе с очень хорошо одетым молодым человеком с прекрасными манерами. Это был его ближайший помощник.

— Дорогой Лабенардьер, это мадам де Лодрен с дочерью, они приехали к нам из Сен-Мало. Не угодно ли проводить это прелестное дитя к княгине на чай? Мне необходимо переговорить с ее матушкой…

Поклонившись дамам, молодой человек улыбнулся Элизабет и предложил ей руку, которую она тут же с очаровательной непосредственностью и приняла. Талейран поглядел им вслед.

— И вправду поразительно! А еще говорят, что кровь не обязывает! Даже если бы ее воспитывали в Версале, она и то не могла бы приобрести лучшие манеры. А?

— И тем не менее я растила ее в простоте.

— Без сомнения, без сомнения, однако в ней говорит происхождение. Надо будет вам попривередничать, подбирая ей жениха. Важно также, чтобы это был кто-то… проживающий вдали от Парижа.

— Если бы это зависело только от меня, она бы вообще никогда не покинула Бретань.

— Благодарю. От вас, без сомнения, тоже не укрылось сходство. Пока еще не совсем очевидное, но с годами оно может стать ярко выраженным. И, главное, посадка головы, походка… неповторимы! Но вернемся к причине вашего приезда. Вы были верны некогда данному мне слову. Со своей стороны я хотел бы способствовать тому, чтобы вы смогли сдержать и то слово, которое когда-то давно дали некоей молодой особе. Это было невозможно, пока я занимал пост министра внешних сношений, поскольку был обязан во всем отчитываться перед императором, не говоря уже о слишком хорошо организованной полиции герцога Отрантского[91]. Теперь же я относительно свободен, но хочу еще большей свободы. Поэтому и пригласил вас сюда. Вы обещали одной даме сделать все возможное, чтобы она могла снова увидеть свою дочь. Я помогу вам в этом, но знайте, что она сможет только лишь увидеть ребенка, но ни в коем случае не говорить с ним…

— Только увидеть? А я думала, что должна буду отдать ей дочь…

— И эта мысль разбивала вам сердце, но вы все-таки приехали! Не сочтите, что я поступаю жестоко, назвав эти условия. Вышеназванное лицо живет в глубокой тайне. И это для ее же блага, ведь, несмотря на покровительство местных князей, ей не прожить и трех дней, появись она на людях открыто! Всего несколько человек знают о том, что она еще жива. Вы сами после этой короткой встречи тоже должны забыть о нашем разговоре…

— Но… почему?

Глубокий голос приглушенно проговорил:

— Ведь вам известно, как поступил Бонапарт с последним из рода Бурбонов, который был способен бросить тень на его правление?

— Вы говорите о несчастном герцоге Энгиенском?[92]Нет прощения такому преступлению!

— Мой замечательный друг Фуше сказал бы вам, что это не просто преступление. Это грандиозная политическая ошибка. Но герцогу было известно слишком многое о тех, кто гораздо более опасен для нынешнего режима, нежели эта бедная женщина. Он один знал правду. Ни его отец, ни дед не владели таким количеством информации. По этой причине он и потерял жизнь, поскольку тем, другим, было хорошо известно, что невозможно заставить его выдать тайну. После его похищения принцесса Шарлотта де Роган-Рошфор, с которой он тайно обвенчался, во исполнение его воли на случай несчастья срочно оповестила графа Вавеля де Версэ, находившегося в то время со своей спутницей в Вюртемберге…

В мгновение ока перед мысленным взором Лауры возник образ голландского дипломата, появившегося в Хейдеге той ночью… Он был так красив и так благороден…