Вронский медленно опустился в кресло и откинулся на спинку. Его рука потянулась к скрытой под крышкой стола кнопке вызова охраны; Чиж прицелился ему в лоб, и рука медленно вернулась на видное место.

– А похож, – протянул Вронский тоном дядюшки, который неожиданно встретил давно потерянного племянника. – Ей-богу, похож! На Николая похож, но Людмила – ну, просто вылитая! Так вот ты каким стал… Ничего не скажешь, орел. Да, летит времечко!

– Поэтому не будем тратить его понапрасну, – предложил Чиж. – Давай-ка, для начала отодвинься подальше от стола. Кресло-то, небось, на колесиках? Вот и поехали… Дальше, дальше, к самой стене!

Слова сопровождались красноречивым движением пистолетного ствола, и Вронский нехотя повиновался. Когда-то, на рубеже восьмидесятых и девяностых годов прошлого века, он почти не расставался с оружием, и ему не раз приходилось пускать его в ход – в основном, в целях устрашения и пресечения преступных поползновений всевозможной швали, которой в те времена на бескрайних просторах матушки-Руси было видимо-невидимо. Но задолго до наступления дефолта девяносто восьмого года он передоверил свою личную безопасность наемной охране, и с тех пор стрелял только для развлечения, когда хотелось посмотреть, как после удачного выстрела что-то разлетается вдребезги. Когда работаешь с людьми, очень важно хотя бы изредка иметь возможность прицелиться, плавно потянуть спусковой крючок и увидеть, как что-то разлетается на мелкие кусочки.

Пистолет, дорогущий и страховидный «дезерт игл» сорок пятого калибра с удлиненным стволом, и сейчас лежал в среднем ящике его письменного стола. Увы, с таким же успехом его могло там и не быть: занятый по-настоящему важными делами, Александр Леонидович никогда, подобно героям вестернов, не тренировался на скорость выхватывания оружия из кобуры. Между тем куцее дуло табельного «Макарова» следователя Кузнецова смотрело ему прямо в лоб, и после всего, что уже было, Вронский не сомневался: племянничек не станет колебаться ни одной секунды, если ему покажется, что дядюшка хочет достать из рукава припрятанный туз.

– Так и знал, что на кладбище ты не поедешь, – заметил Чиж. – Отсидеться решил? За охраной спрятался? От судьбы не спрячешься, дядя Саша. Рано или поздно за все приходится платить.

– Я готов, – с кривой улыбкой сказал Вронский. – Да, на кладбище не поехал… А кто бы поехал на моем месте?! Но предложение остается в силе: я по-прежнему согласен на любые условия.

– Прогресс налицо, – хмыкнул Чиж. – Раньше ты был согласен на любые РАЗУМНЫЕ условия. Чувствуешь разницу?

– Не придирайся к словам, – досадливо отмахнулся Вронский. – Скажи лучше, чего ты хочешь.

Чиж задумчиво, как давеча Слепой, почесал переносицу стволом пистолета. Вопрос был простым только на первый взгляд; на самом деле дать на него вразумительный ответ оказалось дьявольски сложно.

– Даже не знаю, – признался он. – Раньше думал: дайте только добраться до этой сволочи! Зубами буду грызть – медленно; кровь буду пить – по глоточку, чтоб надолго хватило. Резать, каленым железом жечь, ногти плоскогубцами драть – чтобы визжал, чтобы обгадился по самые уши и дерьмо свое пригоршнями жрал… А теперь – не знаю. Перегорело что-то внутри, и ничего не хочется, кроме одного…

– Ну-ну, – снисходительно произнес Вронский, ошибочно приняв прозвучавшую в его голосе нечеловеческую усталость за признак слабости. – Не надо на себя наговаривать. Ты не Малюта Скуратов, и сейчас не средние века…

– Верно, – сказал Чиж. – Поэтому я, наверное, просто тебя шлепну, чтоб не смердел, и пойду.

– Гм, – многозначительно откашлялся Вронский, понимая, как и Марк Анатольевич Фарино, что в данный момент его судьба находится на кончике его же языка. – Если твой красивый китель не бутафория…

– Не бутафория, – заверил его Чиж. – Китель, погоны, пистолет – все самое настоящее, даже визитка.

– Молодец, многого достиг. С такого низкого старта, без поддержки… Да что тут говорить – порода всегда дает о себе знать! Потом расскажешь, как все было, где тебя носило все эти годы… Так вот. Если китель на тебе настоящий, значит, ты – умный, образованный, здравомыслящий человек. Знающий вдобавок, как совершаются и расследуются преступления. А то как же – прокуратура! Ты должен очень четко понимать: если выстрелишь, тебе отсюда не уйти.

– Там видно будет, – туманно ответил Чиж. – Да мне и идти-то некуда. Так что на твоем месте я бы не очень надеялся на мое здравомыслие и инстинкт самосохранения.

Упоминание о прокуратуре его слегка задело. Чиж служил честно, если не принимать во внимание того, что по совместительству являлся серийным убийцей; работу свою он считал хотя и донельзя бестолковой и забюрократизированной до последнего мыслимого предела, но важной и необходимой, и пятнать честь мундира ему не хотелось. Да и Степана Кузьмича вдруг стало жаль: зачем старику перед самой пенсией такой подарочек?

Он обошел стол, очутившись в метре от «дяди Саши», приставил к его лбу пистолет, а потом достал носовой платок, обернул им свободную руку и начал поочередно выдвигать и задвигать ящики письменного стола. Пистолет обнаружился в среднем ящике правой тумбы. Огромный, сребристый с черным, с неправдоподобно длинным и массивным стволом, с удобной рукояткой и выбитым на корпусе романтическим названием: «Орел пустыни», он-то как раз больше всего и походил на реквизит к гангстерскому боевику. Прихватив его носовым платком, Чиж деловито проверил обойму, а потом снял пистолет с предохранителя и передернул ствол.

– Хороша цацка, – заметил он, вертя пистолет перед глазами, чтобы получше разглядеть его со всех сторон. – Это как у Хайнлайна: мужчины с мелкой душонкой почему-то всегда обожают крупный калибр. Ты никогда не думал о том, чтобы застрелиться из этой штуки?

– Прекрати, – бледнея, произнес Вронский. – Ты был тогда совсем ребенок и все неправильно понял…

– Честно говоря, не представляю, как можно неправильно понять чужой хрен в своем заднем проходе, – грубо перебил его Чиж. – Кроме того, все это я уже слышал от дяди Марка. Он был настоящий краснобай, не то, что ты.

– Не на…

Чиж приставил огромный заграничный пистолет к его виску и спустил курок. Кремовая стена слева от Вронского украсилась абстрактным узором из красных брызг, живописных потеков и беловатых комочков, которые медленно сползали по мокрой штукатурке, а потом срывались и беззвучно падали на пол.

– Это тебе за Женьку, козел, – сказал Чиж.

У него за спиной с пушечным грохотом распахнулась дверь. Длинноногая грудастая секретарша и могучий охранник, теснясь и толкаясь в узковатом для двоих проеме,