– Запроси подтверждение, – попросил я и поместил автомат на панель контрольного радара. Просто, чтобы они его видели.

Они в самом деле могли решиться на отчаянный шаг – сбить какую-нибудь из простых пассажирских машин, а мне сказать, что все в порядке. И на любом суде их поведение было бы расценено как геройство, умение в отчаянных условиях спасти жизнь директору Московии…

Старший смены сделал запрос. Пятно на контрольной панели стало красным, это означало, что с ним ведутся переговоры.

– Алло, база, в чем дело? – послышался из динамика голос пилота.

Я указал пальцем на себя и повернул решительным жестом микрофон, который свисал над экраном.

– Говорит Нетопырь. Знаешь такого, соколик? Гегулен у вас на борту? Прошу дать подтверждение.

– Информация разглашению не подлежит.

– Отвечай, бестолочь деревянная, или я добьюсь, что тобой вычистят все взлетные полосы, какие только есть в Московии. Мне нужно с ним связаться, и я свяжусь, чего бы это ни стоило.

На той стороне линии возникло тягостное молчание. Потом пилот чуть подавленно ответил:

– Вы же знаете, господин старший комиссар, что он тут. Зачем же?..

По моему локатору от ракеты до вертолета осталась лишь пара сантиметров. Это значило, что система оповещения коптера должна уже заработать… Она и заработала. По приемнику я вдруг услышал истошный писк бортовых радаров вертолета, предупреждающих, что они засекли ракету.

Я впился в экран. Наша точка ползла очень медленно, на той стороне линии связи творилось что-то невнятное, больше всего это походило на элементарную панику. Потом две точки на экране слились, и вопли в динамике сменились ровным, монотонным шумом несущей частоты.

Я посмотрел на операторов. Они были бледны, но глядели на меня не очень враждебно. Кажется, они кое-что обо мне знали.

– На всех судах и разборках, – сказал я им, – твердите, что за пультами сидел я. У меня есть кое– какая подготовка в этом плане, так что вам поверят. – Старший кивнул, он согласился. – А сейчас включайте сигнал саморазрушения базы.

– Но ведь мы тоже тогда?.. – начала было девушка.

– Нет, включи только сирену, а систему пока не нужно. Мне хочется, чтобы эти оболтусы убрались подальше от парковочной площадки.

Голова вдруг закружилась так, что я чуть не грохнулся на пол, прямо перед контрольным монитором. Жаль, у них тут нет никаких стимуляторов.

– Если хотите, я могу вывести на экран вид базы, – предложил мальчишка.

Я сумел ему только улыбнуться. Он принял улыбку за одобрение и быстро вывел на экран передо мной прекрасную панораму. По базе носились словно угорелые десятки солдат, техников, даже три или четыре офицера. Все норовили любой ценой прорваться к месту, где стояло два коптера, и к парковке, где разместились танкетки и мобили.

– Такое впечатление, что на складе у вас ядерные заряды, – сказал я. Старший оператор опустил голову. «Значит, есть», – подумал я. Да, неплохо Джарвинов тут устроился, а может, и другие директора… Прямо под Москвой, городом, хоть и растерявшим былой лоск, но все-таки имеющим миллионов тридцать жителей, почти четверть от всех, проживающих на европейской части бывшей империи. М-да, чувство ответственности и патриотизма у наших политиков всегда стоит на нуле.

Зато по крайней мере про одного из них можно говорить в прошедшем времени. Когда на площадке перед административным зданием осталась только моя, вернее, нетопырская темная машина, я решился.

– Так. Открывайте двери и идите вокруг меня. Чтобы я был прикрыт от снайперов.

– Это их не остановит, – сказал главный. – Если есть снайперы, они…

– Знаю, но так написано в моем учебнике оперативника. – Я в который раз уже попробовал мило улыбнуться, хотя лицо сделалось вдруг чужим, словно меня только что вырезали из сырого дерева.

Мы пошли. Ребята держались за руки и все время оглядывались. Чтобы они слишком явно не нервничали, я завел светскую беседу:

– Кстати, если кто-то хочет, могу подбросить до безопасного места. Или вообще увезти за границу. На Волгу, например.

Они не хотят. Даже девица отнекивается, хотя в ее глазах я вижу вдруг вспыхнувший огонек. Но в сознании тут же возникает образ больной женщины, вероятно, матери.

Мы вышли на солнышко и замерли. Как ни ярко освещались подземные этажи, а тут, при естественном спектре, глаза должны были чуть-чуть поморгать, чтобы привыкнуть. Попутно я пытаюсь провести телепатическое сканирование территории… Нет, я слишком слаб, и голова кружится. Пусть уж операторы проводят меня до машины, так будет надежнее, вдруг какой-нибудь не в меру сообразительный и решительный охранник вздумал сыграть героя?

Моя – теперь уж точно моя – машина стоит там же, где я ее и оставил, и поблескивает свежей, элегантной краской. Идти к ней приятно, как к обещанию новой жизни. Особенно по нагретым ясным утренним солнышком бетонным плитам. Особенно победив в такой мясорубке, в которой я еще месяц назад даже выжить не взялся бы.

Неожиданно я почти упал, вероятно, действительно ослабел от потери крови. Меня поддержала девица, потом она поняла, что тут-то камеры работают, их я пока не перестрелял, отдернулась и изобразила злобный оскал. Молодец, она тоже все понимала, как и я понимал. Я ей улыбнулся, на этот раз почти искренне. Мне можно, я все равно уже вне закона.

– Останусь в живых, разыщу и привезу подарок.

– За что?

– За хорошее поведение.

– Нет, уж лучше уматывай отсюда, – она сделала вид, что отворачивается.

На самом деле, образ старой женщины как-то меркнет в ее головке. И я отчетливо понял, если буду уговаривать, то добьюсь своего, и она уедет со мной, может быть, даже сама поведет мобиль. А что, она совсем ничего, мордочку мы ей поправим, сейчас и не таких превращали в эталон совершенства. А прочие прелести ей и поправлять не нужно, для меня и так сойдет.

– Тогда пришлю по почте, жди.

Она хмурится, знает, если не начнет хмуриться, может и разулыбаться. К тому же я не вру. Я знаю, что выберусь отсюда, что никакой снайпер меня не подстрелит, что меня теперь вообще ищейки Охранки не найдут. И что я ей в самом деле пришлю подарок, дорогой и, может быть, даже эротичный, как она любит. Адрес я уже вычитал в ее сознании.

И хотя неуязвимых действительно не существует, кажется, эта поговорка не про меня. По крайней мере, не сегодня утром, вернее, не в этот раз.