Блажь, прихоть судьбы… а? Это вполне можно сделать, заметьте. — Дейнджерфилд держал перед собой, как передник, за два конца, носовой платок и аккуратно сложил его два раза. — Понимаете?.. И чуть-чуть воды. Вы ведь искусник, а если вас застигнут, нужно просто высморкаться… ха-ха-ха!.. И сунуть его в карман, а деньги вы все равно получите… а? Ну, доброго вам утра.

Дойдя до середины придела, Дейнджерфилд обернулся и громко и снова непринужденно окликнул Айронза:

— Мартина здесь нет… А где он, вы можете сказать?

Но ответа он ждать не стал, а, искоса бросив взгляд на надгробия и могильные травы, под ветром ходившие волнами, проворно соскользнул с крыльца. В церкви он не пробыл и трех минут, перешел дорогу и быстро спросил в лавке напротив, где сейчас Мартин, церковный сторож. Нет, никто не знал.

— Эй! Мартин! — крикнул он через дорогу, увидев, как церковнослужитель, миновав крыльцо Стерка, собирается завернуть за угол. — Мне нужно вам кое-что сказать. Я вас искал. Вам придется взять линейку и обмерить ту скамью и — будьте любезны — с точностью до волоска и без ошибок, так, чтобы под присягой повторить эти цифры. Записи принесете мне домой, сегодня в час, и получите крону.

Из этого читатель — да и любой, кто видел случайно, как Дейнджерфилд только что входил в церковь, — должен заключить, что являлся он с целью найти Мартина и переговорить с ним, а если и перебросился шуткой-другой с клерком Айронзом, то это так, между делом, — случайный и абсолютно несущественный эпизод.

Мистер Айронз, подобно большинству людей одинакового с ним положения, не привык мыслить упорядоченно. Думы в его голове бродили путаные, но пересказать их можно, пожалуй, так: «Какого… он не оставит в покое того, кто его не трогает? Пусть бы провалился к себе в преисподнюю и дал людям жить. Нет, не найти мне нужные места… да я вообще перестал понимать, на каком я свете».

Он со звучным шлепком швырнул молитвенник на фолиант Библии и, колеблясь между яростью и страхом, угрюмо направился к «Дому Лосося».

Он свернул на улицу и, не успев сделать и десятка шагов, снова наткнулся на Дейнджерфилда. Тот только что отпустил Мартина, а теперь углубился в свою записную книжку; клерка он не заметил — или сделал вид, что не замечает. Но зато мистера Айронза увидел и узнал кое-кто другой и проводил его быстрым испытующим взглядом. Это был мистер Мервин, случайно проходивший мимо. Айронз, и Дейнджерфилд, и кладбище — это сочетание его поразило и напомнило о неких давних подозрениях. Дейнджерфилд, как я уже говорил, читал страницу из своей красной с золотом кожаной записной книжки. Айронз же встретился с Мервином глазами и странно нахмурился, во взгляде его светилось что-то трудноуловимое. И взгляд этот, и ощущение длились не более секунды, но с тех пор Мервин не сомневался: мистер Дейнджерфилд знает что-то о тайне Айронза. Раньше Мервин только подозревал, теперь же твердо — хотя и без каких-либо разумных оснований — поверил в это.

Итак, мистер Айронз проворно проскользнул в «Дом Лосося», где удобно устроился со своим стаканом в темном уголке; когда он крался обратно под священную сень, голова у него болела, а окружающий мир казался бессвязным дурным сном.

По мнению тети Бекки, близилось уже то время, когда странные отношения, связывающие семейство обитателей Белмонта с мистером Дейнджерфилдом, должны были смениться чем-то более определенным. Сам Крез{156}, однако, проявлял большое терпение. Он был усерден, уважителен, но — как человек благоразумный — не настаивал на незамедлительном ответе; он полагался на действенность размышлений и помощи тети Бекки и знал, что его золото обладает свойством медленного, но верного притяжения.

Ранее он решился было повести себя твердо — и вежливо потребовать недвусмысленного «да» или «нет». Но из Лондона, от известного тамошнего врача, пришло письмо. Не знаю, что в нем было, но оно избавило Дейнджерфилда от беспокойства. Он, правда, никогда не походил на человека озабоченного и не выдавал своего дурного настроения. Но слуги его знали, когда хозяин бывал не в духе: он говорил отрывисто и становился требователен и упорен до неистовства. Однако когда на письме была вскрыта печать, разрушились и чары; злой дух на время оставил Дейнджерфилда, и он вновь сделался шутлив, немногословно ироничен, сверкал очками на высоком стуле у очага, потягивал после обеда кларет, курил иногда свою длинную трубку и скалился, глядя на тлеющие в золе угольки. В Белмонте за ужином (из вареных куриных ножек) состоялась очередная стычка, и дамы удалились к вечерним молитвам и сну возбужденные.

Гертруда в последнее время немного пришла в себя, но все так же решительно была настроена против союза с Дейнджерфилдом, тетя Бекки же ратовала за него так ревностно, что в доверительной беседе под тополями дала богатому цинику в серебряных очках надежду на успех.

В тот вечер Паддок пил чай в Белмонте — иначе говоря, нектар на Олимпе. Знал ли мир когда-либо раньше столь романтичного лейтенанта? Он все больше предавался своему чувству и страдал. Он сделался молчалив и шепелявил очень тихо. Он часто вздыхал — иногда душераздирающе, бросал жалостные взгляды и томно улыбался. Прекрасная дама, не изменяя своему холодному высокомерию, была с гостем любезна, посылала его в разные концы комнаты с небольшими поручениями, выслушивала (не слыша) его речи и время от времени вознаграждала их чуть заметной улыбкой — от этого храброе сердечко лейтенанта подскакивало до самого бриллианта в галстуке, а честная напудренная голова кружилась.

— Не могу понять, братец, — воскликнула тетя Бекки, внезапно появляясь в гостиной, где генерал уютно устроился с романом; прежде чем заговорить, она притопнула ногой. Сердце старого вояки слегка вздрогнуло, и он посмотрел на сестру поверх своих золотых очков.

— Не могу понять, братец, на что ты намекаешь и чего пытаешься добиться со всеми этими влюбленными взглядами, вздохами и ухаживаниями; хорошо же ты помогаешь мистеру Дейнджерфилду.

Генерал мог бы немного показать характер, как делал иногда, потому что сестра напугала его и держалась вызывающе, но она застигла его на сентиментальной сцене между Ловласом и мисс Гарлоу{157}, а такого рода пассажи всегда его волновали, поэтому он не сделал попытки сопротивляться, но его голубенькие глазки смотрели удивленно и кротко.

— Кто — я? Что за влюбленные взгляды, сестрица Бекки?

— Ты? Тьфу! Эта придурковатая и неблагодарная личность, лейтенант Паддок! С чего тебе вздумалось, братец, приглашать сюда лейтенанта Паддока? Терпеть его не могу.

— Что такое? Паддок? Что он натворил? — Генерал смотрел все так же удивленно; он прикрыл книгу, вставив между страницами палец.

— Что он натворил? Он влюблен в твою дочь! — вскричала тетя Бекки; щеки ее пылали, глаза горели. — А она… она, лукавая цыганка, завлекла его своим кокетством.