– Назовите имя.

– Не могу. Он особый интерес ко мне проявил и поделился кое-чем. Тем, что вы, вероятно, знаете.

– Имя.

– Сказал, что убил человека. И что признался в этом одному знакомому. Вам. Тогда я отказалась от мысли найти отца и захотела уехать, и он потребовал, чтобы я поехала сюда. Он боится, что вы захотите его разоблачить. Это он мне послал приложение. Я знала, что это такое, и все-таки открыла. Но клянусь вам, это все, что я сделала.

Том прижал кончики пальцев ко лбу.

– Почему вы согласились оказать ему такую услугу?

– Не знаю! Я к нему прониклась чувствами – он оказывал мне внимание, он очень сильно наседал. Я подумала, что должна отозваться. И отозвалась. Ничего хорошего с моей стороны. Он большая знаменитость, и я не могла устоять. Но потом почувствовала, что он мне не нравится, и обидела его, и тогда – не знаю – похоже, мне показалось, что я в долгу перед ним. А здесь, у вас, мне так хорошо стало – все, что было до этого, сделалось как кошмарный грязный сон.

– Грязный.

– Я не спала с ним. Поверьте!

– С какой стати меня должно интересовать, с кем вы спите?

Зазвонил телефон. Том посмотрел на него, выдернул шнур из розетки и продолжил на него смотреть.

– Так или иначе, – сказала она, – я сознательно ему содействовала. Звоните в полицию, если хотите.

– Что это даст?

– Я буду наказана.

– В какой-то мере, должен признать, я на вас рассержен. Лучше всего, по-моему, вам подать заявление об уходе и вернуться к матери. Но наказывать вас у меня желания нет.

Пип никогда не была под арестом, в школе ее никогда не посылали к директору, и она ни разу не испытала на себе, что такое отцовский выговор. Она совершала в жизни плохие поступки, но не настолько плохие, чтобы не сошли ей с рук благодаря ее трогательному виду, тому, что она внушала жалость или явно хотела как лучше. Ей всегда удавалось избегать суровых порицаний; ныне же она получала по заслугам. И все-таки казалось жестоким и странным, что человек, чьего доверия она не оправдала, – именно Том. Она не знала никого, чьи моральные устои были бы столь пугающе прочны, никого, чьи представления о хорошем и дурном ей меньше хотелось бы нарушить. Весь его облик зрелого мужчины – гладко выбритые щеки, лысая голова, слегка перекосившийся галстук, вызывающе немодные очки – говорил о нешуточности и требовал ее от других. Ей было до ужаса грустно, что из всех мужчин именно его она предала и разочаровала.

Он листал один из айтишных отчетов.

– Взлом редакционной сети меня не очень сильно беспокоит, – сказал он. – Весь его бизнес зависит от защиты источников. Поэтому я думаю, он не выставит напоказ мои. В худшем случае попробует с них что-нибудь надоить. Что меня волнует – это домашний компьютер.

– Простите меня, – сказала Пип. – Это было так глупо с моей стороны. Одна из девушек Проекта прислала мне электронное письмо с приложением. Мне не следовало его открывать.

– Вы имели после этого доступ к моему домашнему компьютеру?

– Я? Нет! Да разве я смогла бы? Разве у вас нет паролей?

– Программа запоминает введенные символы.

– Я ничего про это не знаю. Я даже не знала, что там шпионская программа. В смысле – беспокоилась, но не была уверена.

– Вы не получали от него паролей?

– Нет.

– То есть вы ничего не видели с моего жесткого диска? Он не присылал вам документов оттуда?

– Нет! Мы вообще прервали связь!

– Вы абсолютно уверены?

– Том, боже мой, да! Вы и Лейла – мои кумиры. Я в жизни не стала бы за вами шпионить. Я в жизни не стала бы читать то, чего не должна. Я восхищена вами.

– А если он сейчас пришлет вам какой-нибудь документ? Ваши действия?

– Если буду знать, что это ваш документ, – не стану читать.

Том медленно выпустил из груди воздух, его плечи образовали выемку вокруг создавшейся пустоты. Вновь он с неизбывной печалью смотрел на кого-то незримого. Пип недоумевала: что за документ он у себя хранит, которого ей ни в коем случае нельзя видеть? Она не могла себе представить, что ему – ему! – есть что скрывать.

Мой роман с Анабел начался сразу же после того, как мы развелись официально. В обмен на мое признание, что я ее бросил (такой поступок был одной из немногих причин для развода, которые закон штата Нью-Йорк считал уважительными, и эта причина лучше всех, чувствовала Анабел, отражала причиненное ей зло), мне разрешили занять нашу ценную квартиру в Восточном Гарлеме с регулируемой квартплатой, тогда как Анабел поселилась одна в лесистой части Нью-Джерси. Поскольку о том, чтобы подвергнуть ее тяготам пребывания на Манхэттене, не могло быть и речи, мне приходилось садиться на автобус на той стороне Сто двадцать пятой улицы, потом ехать на метро до Сто шестьдесят восьмой, после чего пускаться в гораздо более долгий и неизменно тошнотворный путь на автобусе через Гудзон и сквозь все более грубо застроенные места к холмам северо-западнее Нетконга.

Я дважды совершил эту поездку в феврале, дважды в марте и один раз в апреле. В последнюю субботу мая мой телефон зазвонил около семи утра, вскоре после того, как я, нетрезвый, лег спать. Я взял трубку только для того, чтобы прекратить звонки.

– О… – сказала Анабел. – А я думала, что попаду на автоответчик.

– Я дам отбой, и оставляй свое сообщение, – сказал я.

– Нет, это не займет больше чем полминуты. Клятвенно обещаю, что на этот раз не буду втягиваться.

– Анабел.

– Я только хотела сказать, что отвергаю твое представление о нас. Полностью отвергаю. Вот мое сообщение.

– Разве нельзя было отвергнуть его просто воздержанием от звонков?

– Втягиваться не буду, – сказала она, – но я же знаю, как ты рассуждаешь. Ты истолковываешь молчание как капитуляцию.

– Неужели ты забыла, что я обещал никогда не истолковывать так твое молчание? Не далее как в последнем нашем разговоре.

– Я уже кладу трубку, – сказала она, – но взгляни все-таки, Том, правде в глаза и признай, что твое обещание было пошлой уловкой. Чтобы оставить за собой последнее слово.

Я положил телефон на матрас близко и ко рту, и к уху.

– Мы уже достигли точки, когда в том, что разговор длится больше полуминуты, становлюсь виноват я? Или этот момент еще впереди?

– Нет, я кладу трубку, – сказала она. – Я только хотела заметить ясности ради, что ты абсолютно не прав в отношении нас. И все. Кладу трубку.

– Вот и хорошо. Понял. До свидания.

Но она не могла дать отбой, и я не в силах был сделать это сам.

– Нет, я тебя не виню, – сказала она. – Ты угробил мою молодость, а потом бросил меня, но я знаю, что за мое теперешнее благополучие ты ответственности не несешь, хотя должна тебе сообщить, что довольна жизнью и дела у меня идут неплохо, каким бы странным это ни казалось человеку, считающему меня, цитирую, “неприспособленной” к тому, чтобы иметь дело, цитирую, “с реальным миром”.