Она сказала:

— Я не могу не плакать. Днем еще как-то креплюсь, а ночью… все наваливается на меня…

— Все пройдет, — сказал Глеб слова, которым и сам не очень-то верил.

Рахиль опять заплакала:

— Я сегодня перебирала белье в сундуке и нашла пеленки. Они все еще хранят запах моего малыша. А его уж нет… И подушка, на которой я его убаюкивала, пахнет им… Я зарываюсь лбом в эти старые пелена и вдыхаю родной запах, я обнимаю подушку и целую ее, а ребеночек мой… уже в склепе… О, я не выдержу этого!..

— Все пройдет…

А она все шептала:

— Если б не ты, и меня бы не было. И вот я думаю: может, это было бы хорошо, чтоб меня не было. Зачем мучиться? Лучше было б мне тогда умереть.

Глеб погладил ей волосы:

— В любом случае лучше жить. А ты еще совсем молода. Ты родишь другого ребенка.

Эти слова как будто успокоили Рахиль, и она тихо уснула у Глеба на широкой груди.

На следующее утро Глеб попробовал сесть. С его могучими руками это оказалось нетрудно. Сидя на ложе, Глеб улыбнулся солнцу, заглянувшему в узкое окно. Глеб оглядел глинобитные стены и подумал, что они давно ждут прикосновения руки мужчины: во многих местах стены растрескались, и в трещинах ползали какие-то жуки.

Рахиль принесла ему молоко, овечий сыр и лепешку. И сказала с просветленной улыбкой:

— Вот ты уже сидишь!.. А когда я везла тебя на тележке, думала — не довезу.

Глеб не ответил. Он улыбнулся Рахили и, дотянувшись до полки, снял с нее какую-то книгу. Раскрыл посередине:

— Вот смотри… алеф… А это — бет!.. А тут — гимел!..

Рахиль оставила еду возле него и вышла. Когда она вернулась, в руках у нее была некая одежда.

— Это тебе, — сказала Рахиль. — Если так дела пойдут и дальше, то уже завтра ты захочешь выйти из дома.

Глеб сказал:

— Но это не моя одежда.

— Я знаю, — как-то грустно ответила Рахиль. — Но твоя одежда — одежда крестоносца, врага — для прогулок по селению не пригодна. И к тому же я не сумела ее отстирать, она вся залита кровью — и твоей, и не твоей.

— А эта одежда чья?

— Моего мужа, — Рахиль отвернулась, спрятала лицо; одежду положила на колени Глебу. — И ему она больше не понадобится…

Глеб повертел одежду в руках:

— Наверное, мне в ней будет тесно…

— Не будет. Ты должен был заметить, что у иудеев просторные одежды…

А ночью он опять слышал плач Рахили, и она опять пришла к нему и лежала рядом тихо-тихо, положа голову ему на грудь.

О чем думала она? Наверное, о своем ребенке.

Глеб вдыхал чудесный запах ее волос.

Он уже начинал засыпать, когда Рахиль вдруг громко и ясно сказала:

— Подари мне ребенка, герой… уж если подарил жизнь…

Глеб даже опешил:

— Как я могу подарить тебе ребенка?

Он увидел улыбку Рахили в темноте. Женщина спросила:

— А разве есть какой-нибудь другой способ? Кроме того — единственного?

Тут Глеб понял, что она имела в виду. И очень удивился:

— Почему ты попросила об этом меня? Разве в селении нет других мужчин?

— Есть немало красивых и сильных мужчин, — кивнула Рахиль. — И немало достойных. Но нет среди них могучего Самсона! Нет даже отдаленно похожих на тебя… А я хочу, чтоб у меня родился сын от Самсона и был таким же великаном, как его отец, и чтоб однажды он сумел постоять за свой народ…

Тогда Глеб осторожно положил Рахиль на подушки и овладел ею. И о чудо! — когда он это делал, то совсем не чувствовал боли в пояснице. Будто сама природа смилостивилась над ними и отогнала боль от ложа — престола любви.

Глеб овладевал ею медленно, с великой нежностью. А она вся трепетала под ним, она была чутка к каждому его движению. И руки ее метались у него по спине, и ноги ее крепко охватывали его ноги. Рахиль будто хотела вобрать в себя его всего. Она сходила с ума, кусала ему плечо, она шумно дышала и вскрикивала, она дрожала и шептала: «Я люблю…». Она была гибка и сильна под ним. И он чувствовал эту ее силу и поражался ей…

На следующее утро Глеб поднялся с ложа полный сил. И он прошел по жилищу Рахили из конца в конец, пригибая голову, чтобы не задеть за низкий потолок. А Рахиль, оставаясь на ложе, любовалась его обнаженной фигурой.

Но выходить из дома Глебу было еще рано. Он постоял только в дверях, огляделся.

Селение из таких же глинобитных жилищ раскинулось внизу по склону холма. Дома стояли не очень тесно, не лепились один к одному, как это Глеб видел в селениях турок. Возле каждого дома были просторные загоны для овец, сложенные из камня и глины. Отары овец и стада ослов медленно спускались по склону в долину. За ними шли Захария и еще несколько пастухов. А вокруг высились пустынные скалистые горы, лишь кое-где покрытые редкой растительностью. Солнце еще только взошло, но лучи его уже припекали.

А у Рахили был готов завтрак.

Глеб спросил:

— Ты вставала рано?

— Да, пока ты спал. Женщине надо много успеть, пока спит мужчина…

Так они разговаривали за едой о том о сем, а Глеб, не скрывая восхищенных глаз, Рахилью любовался.

Тут она сказала:

— В селении спрашивают: почему ты это сделал?

— Что сделал? — не понял Глеб.

— Почему ты разрушил храм? Почему убил стольких рыцарей?

— Разве это без слов не ясно? — пожал плечами Глеб.

— Мне ясно, — кивнула Рахиль. — А что сказать людям?

Глеб взглянул на нее серьезно:

— Скажи, что кому-то же надо было постоять за твой народ.

— А не ты ли сам штурмовал Иерусалим?

Глеб покачал головой:

— Это разные вещи. Я штурмовал город. Я дрался с воинами. Но я не избивал слабых и беззащитных.

— А зачем ты пришел в нашу землю?

— Я искал лучшей доли. Как и все.

Рахиль долго молчала, потом молвила:

— Да, никто из наших не сможет назвать тебя врагом. Но все же сегодня ночью я сожгла твою одежду. Одежда крестоносца мне ненавистна…

— А меч, а доспехи?.. А все остальное?..

Рахиль посмотрела на него так, будто впервые увидела:

— Ты все-таки воин! И никогда не станешь пастухом. Ты не забываешь про оружие… Но на время придется забыть. Мне не по силам было бы везти еще и оружие и твои доспехи… в тот проклятый день. Доспехи слишком тяжелы. К тому же они были очень помяты… Я взяла только сумку. Она лежит в углу, — Рахиль показала, в каком углу. — Я не знаю, что в ней. Она была не тяжелая.