– Я знаю все обстоятельства ее смерти. Она погибла в дорожной аварии. Если бы у меня были хоть какие-то сомнения на этот счет, сами знаете, что случилось. Вы меня на эту удочку не поймаете. Я наводил подробные справки о гибели Милы. Пользовался сведениями из разных источников. На темной дороге машина Гресс столкнулась с тяжелым «БМВ». За рулем был какой-то западный турист, машину он взял напрокат. Видимо, был пьян. После катастрофы обделался и смылся. Его объявили в розыск.

– Пусть так, – кивнул Колчин. – Допустим, Гресс погибла в дорожной катастрофе. А твой брат Роман, что с ним случилось? Ты знаешь эту историю?

– Он наложил на себя руки. Роман был душевно слабым человеком, которого несправедливо обижали, которому не везло в жизни. В кармане его пиджака нашли предсмертную записку. У него и прежде случались попытки суицида. По данным статистики, самоубийцы пытаются свести счеты с жизнью через полтора-два года после прошлой неудавшейся попытки. Последний раз Роман пытался кончить себя как раз два года назад.

– Вы помните, каким способом он…

– К чему этот разговор? Эти вопросы? Он вскрыл себе вены. Я безвылазно торчал у брата в больнице. И подарил ему книгу «Сто один безболезненный способ уйти из жизни». Я спросил Романа: «Ты еще не раздумал умирать?» Он ответил, что не раздумал. Тогда, говорю, прочитай эту книгу. Ты найдешь самый верный, самый короткий путь на тот свет. А он сказал, что не умеет читать по-английски. «Отлично, – говорю я. – Выучи язык. На это уйдет много времени, но ведь дело того стоит. А пока будешь учить английский, наверняка передумаешь умирать».

– И что? Он выучил язык за эти два года?

– Разумеется, нет. Роман был слишком занят самим собой, своими эмоциями, впечатлениями, душевным мазохизмом.

– А если я скажу, что твоему брату немного помогли… Ну, залезть в петлю? И Миле Фабуш тоже помогли?

Истомин подскочил и снова сел на табурет.

– Вранье, ты блефуешь, – отрезал он. – Это не ваш стиль, не ваши методы. Вы разведчики, вы не занимаетесь мокрухой. У разведчиков есть принципы, есть кодек чести, который не позволяет им влезать в грязь и кровь.

Колчин покачал головой.

– Ты и представления не имеешь, чем мы занимаемся на самом деле. А кодекс чести… Он действительно существует. Только на тебя лично, на твоих друзей и родственников наш кодекс чести не распространяется.

– Чушь собачья. Я знаю все подлые приемчики. На вашем поганом языке это называется оказывать психологическое давление на подозреваемого. Вы стремитесь морально раздавить человека, уничтожить его, превратить в животное. Со мной этот номер не пройдет. Меня не запугаешь, не раздавишь. Ничем. Никаким способом. Я умею проигрывать. Я не ломаюсь.

– Тогда полюбуйся на это.

Колчин подошел к сидящему на табурете Истомину, полез в карман и вытащил фотокарточки. Веером разложил их на столе. Истомин, обхватив голову руками, разглядывал снимки один за другим. Видимо, первая фотография была сделана в каком-то уединенном месте, в парке или в лесу, в темное время суток при помощи вспышки. Видна земля, желто-серые истлевшие листья.

Мила Гресс лежит на спине, голова ее повернута в сторону. Пулевое отверстие в правом виске, отверстие, похожее на черное пятно неправильной формы. По щеке размазана кровь. На груди Милы лежит чешская газета, развернутая на первой странице. Если приглядеться, можно разобрать число и месяц: восемнадцатое октября нынешнего года.

Другой снимок Милы: тело женщины в неглубокой, наспех вырытой могиле. Видимо, через минуту-другую яму закопают.

– Господи… Господи…

– Не переживай, чувак, – утешил Колчин. – Ты ведь сам говорил, что баб на свете много. Даже слишком много. Мелочи, что одной стало меньше. Это ведь твои слова.

Истомин тихо застонал. На несколько секунд закрыл глаза. Помассировал кончиками пальцев виски. Придвинул к себе другие три карточки, лежавшие в стороне.

На первом снимке, сделанном в темном подвале, брат Роман стоит на деревянном стуле, с водопроводной трубы свешивается веревка со скользящей петлей. Второй снимок: Роман надел петлю на шею. Брат выглядит жалким, беспомощным… Видимо, это последняя минута его жизни.

Отодвинул от себя карточки, Истомин положил руки на стол, опустил голову и минуту сидел, сжимая и разжимая кулаки.

– Убью, гнида…

Вскочив с табурета, Истомин бросился на стоявшего рядом Колчина, норовя вцепиться ему в глотку. Затем повалить на пол и до появления конвоя успеть выдавить глаза. Вскочил – и налетел на тяжелый кулак. Колчин развернулся и вмазал Истомину слева в скулу, и справа в нос. И еще раз слева, в грудь. Истомин отлетел в угол кабинета, ударился спиной и затылком о бугристую поверхность стены, сполз вниз.

В кабинет уже вбежали конвоиры, дежурившие с другой стороны двери. Младший лейтенант ухватил Истомина за волосы, запрокинул голову назад, прапорщик вывернул запястье арестанта. Щелкнули браслеты наручников.

– Подождите в коридоре, – обратился к конвою Колчин. – Через минуту вызову.

Истомин сидел на полу в углу кабинета, расставив ноги и прижавшись спиной к стене. Капли густой темной крови из разбитых губ и носа падали на синюю казенную куртку. Колчин подошел к нему, наклонился, поднял подбородок Истомина, чтобы тот смотрел ему в глаза.

– Слышь. Счастье, что твои родители умерли ненасильственной смертью. Твое счастье. Понял?

– Сволочь, – Истомин заскрипел зубами. – Жестокий ублюдок. Мразь. Убей меня. Убей.

Колчин не слышал этих реплик. Он наклонился еще ниже, заглянул в глаза Истомина, в самую его душу. И стало страшно.

– Напоследок один совет, – тихо сказал Колчин. – Не забивай свою голову ерундой. Суд, адвокат, народные заседатели, следственная база, доказательства… Не думай об этом. Потому что ничего такого тебе не светит. Твоя судьба проще и страшнее. Скоро тебя увезут отсюда, из санатория под названием Лефортовский следственный изолятор. Ты навсегда затеряешься, сгинешь, бесследно исчезнешь в страшном лабиринте спецтюрем, пересылок, закрытых психушек.

– Я заметная величина, – взвизгнул Истомин, затряс кулаками. – Я известный человек, у меня обширные связи. Я не могу бесследно исчезнуть. Не могу. Я не могу…

– Можешь, – ответил Колчин. – Еще как можешь. Бесследно исчезали и не такие величины.

Колчин сгреб фотографии со стола, вызвал конвой, приказал отвести задержанного обратно в камеру. Прикурив сигарету, вышел в коридор. Истомин не мог идти, потому что ноги не держали его. Конвоиры, подхватив арестанта под плечи, волокли его по коридору.

Москва, Симоновская набережная. 24 октября.

Колчин проснулся поздно, в десятом часу утра. Накинул теплую рубашку, вышел на балкон, прикурил сигарету и залюбовался открывшейся перед глазами картиной. За ночь южный ветер выдул с московского неба дождевые тучи, вместо осени вне срока и расписания явилась ранняя весна.