litbaza книги онлайнИсторическая прозаВяземский - Вячеслав Бондаренко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 97 98 99 100 101 102 103 104 105 ... 207
Перейти на страницу:

В письме к Пушкину в Петербург князь не решился на открытую ссору с другом. Весь огонь он перенес на Жуковского, автора «Песни на взятие Варшавы»: «Охота ему было писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в Москве ходят в шинели по домам с поздравительными одами), и не совестно ли певцу в стане русских воинов и певцу в Кремле сравнивать нынешнее событие с Бородином. Там мы бились один против 10, а здесь, напротив, 10 против одного. Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут нет ни на грош поэзии. Можно было дивиться, что оно долго не делается, но почему в восторг приходить от того, что оно сделалось… Очень хорошо и законно делает господин, когда приказывает высечь холопа, который вздумает отыскивать незаконно и нагло свободу свою, но все же нет тут вдохновений для поэта. Зачем перекладывать в стихи то, что очень кстати в политической газете?» Упреки Жуковскому — это упреки и самому Пушкину, тоже автору шинельных стихов… Письмо, написанное 14 сентября, осталось неотправленным — «не от нравственной вежливости, но для того, чтобы не сделать хлопот от распечатанного письма на почте». Переписка с Пушкиным осталась почти беззаботной по тону. Весь гнев, все раздражение и ярость Вяземский выплеснул в записную книжку…

«Какая тут, черт, народная поэзия в том, что нас выгнали из Варшавы за то, что мы не умели владеть ею, и что после нескольких месячных маршев, контр-маршев мы опять вступили в этот городок. Грустны могли быть неудачи наши, но ничего нет возвышенного в удаче, тем более что она нравственно никак не искупает их… Мы удивительные самохвалы, и грустно то, что в нашем самохвальстве есть какой-то холопский отсед… Как мы ни радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет барина с именинами, с пожалованием чина и проч. Одни песни 12-го года могли быть несколько на другой лад, и потому Жуковскому стыдно запеть иначе… Что было причиной всей передряги? Одна: что мы не умели заставить поляков полюбить нашу власть… Польшу нельзя расстрелять, нельзя повесить, следовательно, силою ничего прочного, ничего окончательного сделать нельзя. При первой войне, при первом движении в России Польша восстанет на нас… Есть одно средство: бросить Царство Польское… Пускай Польша выбирает себе род жизни. До победы нам нельзя было так поступать, но по победе очень можно. Но такая мысль слишком широка для головы какого-нибудь Нессельроде: она в ней не уместится и разорвет, как ветры разрывали жопу отца его… Какая выгода России быть внутреннею стражею Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом… Для меня назначение хорошего губернатора в Рязань или Вологду гораздо более предмет для поэзии, нежели во взятии Варшавы. (Да у кого мы ее взяли, что за взятие, что за слова без мысли!) Вот воспевайте правительство за такие меры, если у вас колена чешутся и непременно надобно вам ползать с лирою в руках».

Для Вяземского польское восстание было, конечно же, неожиданностью, он сам в этом признавался, но неожиданностью возможной и даже предполагавшейся. Он видел в нем повторение российского 14 декабря, яростную вспышку национальной гордости, которую уже больше четверти века ущемляли русские, немцы, австрийцы… Хорошо зная Польшу изнутри, князь приходил к мысли, которая была «широка» для головы не только министра иностранных дел Нессельроде, но и абсолютного большинства тогдашних россиян: полякам нужно предоставить независимость, это обезоружит европейских русофобов и одновременно обезвредит «мину замедленного действия», которой неизбежно станет усмиренная Польша. Насчет этой мины князь оказался совершенно прав — в 1863 году Польша снова восстала, а «при первом движении в России» в 1918 году провозгласила независимость. До этого было еще далеко, но Вяземский, в отличие от его друзей, был трезвым политиком. Он знал, что рано или поздно так будет.

Он читал «Русскую песнь на взятие Варшавы» Жуковского… И думал, что нужно чувствовать и кем быть, чтобы писать такие стихи. Что это? Духовная и душевная слепота субъективно честного человека? Непонимание того, что славить тех, кто проливает кровь, безнравственно? Неодолимое в русском поэте желание получить очередной перстень или табакерку с вензелем? Искренняя радость за нашу армию, которая наконец раздавила опасный мятеж? Стихоплетство «по привычке», без сердца?.. «Стихи Жуковского навели на меня тоску. Как я ни старался растосковатъ, или растаскать, ее по Немецкому клубу и черт знает где, а все не мог. Как можно в наше время видеть поэзию в бомбах… Мало ли что политика может и должна делать? Ей нужны палачи; но разве вы будете их петь? Мы были на краю гибели, чтобы удержать за собой лоскуток Царства Польского, то есть жертвовали целым ради частички. Шереметев, проиграв рубль серебром, гнул на себя донельзя, истощил несколько миллионов и наконец, по перелому фортуны, перелому почти неминуемому, отыграл свой рубль. Дворня его восхищается и кричит: «Что за молодец! Знай наших Шереметевых!»… Я более и более уединяюсь, особняюсь в своем образе мыслей. Как не говори, а стихи Жуковского — une question de vie et de mort[59] между нами. Для меня они такая пакость, что я предпочел бы им смерть. Разумеется, Жуковский не переломил себя, не кривил совестью, следовательно мы с ним не сочувственники, не единомышленники. Впрочем, Жуковский слишком под игом обстоятельств, слишком под влиянием лживой атмосферы, чтобы сохранить свои мысли во всей чистоте и девственности их».

«Клеветникам России» и «Бородинская годовщина» Пушкина стали известны Вяземскому через несколько дней. И записи князя становятся откровенно издевательскими; «Пушкин в стихах своих Клеветникам России кажет им шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на вопросы, на которые отвечать было бы очень легко, даже самому Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем к ней. Народные витии, если удалось бы им как-нибудь проведать о стихах Пушкина и о возвышенности таланта его, могли бы отвечать ему коротко и ясно: мы ненавидим, или, лучше сказать, презираем вас, потому что в России поэту, как вы, не стыдно писать и печатать стихи, подобные вашим.

Мне также уже надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст…

Вы грозны на словах, попробуйте на деле.

А это похоже на Яшку, который горланит на мирской сходке: «Да что вы, да сунься-ка, да где вам, да мы-то!» Неужли Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была бы смерть. Зачем же говорить нелепости и еще против совести и более всего без пользы?..

И что опять за святотатство сочетать Бородино с Варшавою! Россия вопиет против этого беззакония…

После этих стихов не понимаю, почему Пушкину не воспевать Орлова за победы его старорусские, Нессельроде — за подписание мира. Когда решишься быть поэтом событий, а не соображений, то нечего робеть и жеманиться, как проебенная блядь. Пой да и только. Смешно, когда Пушкин хвастается, что мы не сожжем Варшавы их. И вестимо, потому что после нам пришлось же бы застроить ее».

1 ... 97 98 99 100 101 102 103 104 105 ... 207
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?