— Это исключено… За мной постоянный досмотр. В нашем деле все друг друга подозревают… А я не хочу рисковать своим бизнесом. Я слишком многое поставил на карту…

— Отмываете деньги? — пошел в атаку Вашко.

— И не собираюсь этого скрывать. Но теперь у меня все честно. Или почти все… И старушек, уважаемый Иосиф Петрович, я не обираю…

— Ишь как вы заговорили! То «мент поганый», то «уважаемый»…

— Мне не за что любить вашего брата. Теперь же, когда вас убрали, вы слабее меня. А слабых я никогда не обижал…

— Враки, — сказал, словно отрезал, Вашко. — На этом построена вся ваша воровская система.

— А если я не вор? — спросил незнакомец.

И тут Вашко вспомнил этого человека, но незнакомец поспешил прервать разговор, бросив напоследок: «Запомните, это слишком серьезно!»

Он вспомнил обладателя этого голоса, вспомнил его жесткую щеточку усов над верхней губой, крупный нос, пристальный взгляд, но совершенно не мог вспомнить ни имени, ни фамилии. Правда, теперь это будет не так трудно сделать. И он, этот «незнакомец», не врал — он не был вором, он был крупным дельцом, ворочавшим сотнями тысяч, имевшим добрый десяток маленьких фабрик. И тем не менее его деньги участвовали в преступлениях. Из-за них гибли люди. Хотя сам он не обагрил руки ни каплей крови…

Это была его самая любимая станция метро. В детстве, задрав голову, Вашко подолгу глазел на мозаичные плафоны с летчиками, самолетами и цветущими ветвями яблонь. «Маяковка»! Но сентиментальности сегодня не было места в его душе. Сегодня он не обращал внимания на эти панно. Его куда больше интересовали люди, особенно шедшие с ним в одном направлении. Близко ли, далеко — не играет никакой роли. Главное, в одну сторону. Или стоящие на месте…

Но, судя по всему, «хвоста» не было. Зря стращал «теневик-хозяйственник». Выйдя на улицу, Вашко не раздумывая направился к троллейбусной остановке. Минут двадцать ехал, зажатый со всех сторон пассажирами, и вышел у Белорусского вокзала. Подъезд зеленоватого дома с вычурными башенками на крыше провонял кошками и нечистотами. Приезжие из дальних мест не сразу осознавали свой промах: поспешив в город и забыв про услуги, оказываемые вокзалом, они уже через несколько минут начинали глазами искать привычные сельскому глазу дощатые будочки туалетов и, не находя их, справляли нужду в подъездах.

Дверь, в которую постучал Вашко, была оклеена вырезками с названиями газет и журналов: «Крокодил», «Правда», «Труд». У кнопки едва угадывалась потускневшая от времени табличка: «1 звонок», «2 звонка», «3 звонка»… Вашко дважды нажал на кнопку. За дверью царила долгая тишина. Потом послышались старческие шаркающие шаги, и дверь приоткрылась ровно на ширину цепочки.

— Вы к кому? — светлые безумные глаза из-под растрепанных седых косм страшновато взирали на Вашко.

— Рахиль Львовна? — узнавая и одновременно пугаясь этого узнавания, спросил Вашко.

— Если вы спрашиваете Цейтлину, то, наверное, знаете, что нажимая на кнопку звонка два раза, вы попадаете именно к ней… — скрипящим голосом с назидательными интонациями сказала старуха. — Кто вы такой?

— Я Вашко. Иосиф Петрович Вашко. Ваш хороший знакомый…

— Вашко? — острые глазки буравили сквозь щель. — Как же, как же, вы из домоуправления!

— Из милиции, Рахиль Львовна. Я товарищ вашего покойного мужа. Мы работали вместе с Михаилом Яковлевичем. Вы же меня должны помнить…

Должна, — охотно согласилась женщина, — но я не помню… И Миша умер… Давно! Это произошло на пасху семь лет назад.

— Правильно, семь лет назад… — подтвердил Вашко. — Меня зовут Иосиф…

— Иосиф? — в глазах женщины промелькнул какой-то интерес. — Вы еврей? Иосиф хорошее имя… — дверь раскрылась. — Если вашу маму звали Юдифь, я полюблю вас еще больше…

Вашко не стал дожидаться приглашения, а быстро проскользнул в коридор и там, уже снимая и вешая на сгиб руки плащ, идя за безумной старухой по темному перегороженному и заставленному сундуками, корытами и велосипедами, стиснутому стенами пространству, еще и еще раз старался пробудить хоть какие-то воспоминания в голове несчастной.

— Мы с Мишей работали вместе в одном отделе…

— Мишу убили семь лет назад. А почему вы остались живы? Мишу убили, а вас нет… Вашу маму звали Юдифь?

Старуха прошла вглубь комнаты, села к столу, застеленному замызганной кружевной скатертью, и принялась пить чай, заедая крошащимся печеньем.

— Интересные дела происходят на этом свете… — многозначительно пробормотала она. — Какие, позвольте спросить, вопросы могут быть у молодых людей к пожилой еврейке? Скажите, молодой человек, что вам нужно, и я скажу, сколько это стоит… Например, керосиновые лампы на любой вкус, на любой интерьер. Или грамофон. Вы любите грамофон. Пластинок у меня нет — их разобрали соседи… Ш-ш-ш! — она по-змеиному вытянула шею в сторону стены. — Гады подколодные! Вы не знаете их? Хотите узнать? Мы можем поменяться квартирами — у меня хорошая комната с окнами на юг. Да я вижу, вижу, она вам нравится…

— Рахиль Львовна, я пришел совсем по иному поводу.

— По какому?

— У Михаила Яковлевича должны сохраниться альбомы, которые мы вели еще тогда. Я их принес вам, когда мы разобрали его стол. Там были фотографии, тетради, кое-какие заметки…

— Фотографии? — старуха замотала головой. — Фотографии не продаются! Зачем они вам? — она заметалась по комнате, полы халата крыльями разлетались в разные стороны. — Это мои папа и мама… — Снимки в рамках закачались на гвоздях, вбитых в побеленную стену. — Это мои братья и сестры в Борисове… — Еще одна рамка, закачавшись, рухнула на диван, но старуха этого даже не заметила. — Это дяди и тети. Родственники Миши… Нет-нет, не уговаривайте — это не продается…

— Я говорю о других фотографиях. Которые принесли вам семь лет назад. В больших альбомах…

— Мне? Приносили? Ах, эти подарки после смерти Миши… Вы знаете, как его ценили на работе… Он был хорошим милиционером. Ему очень много принесли подарков — он уже умер, а все несли, несли… Какую-то одежду, сапоги, шапки… Скажите, — может, старая еврейка чего-то не понимает, — зачем покойнику столько одежды?

Вашко понял, что у него начинает разламываться голова, сильно щемил затылок. Но пожилая женщина вошла в раж:

— Потом еще это… Как это называется… Ну это — вы знаете, подскажите. В чем носят… — Она вытянула руку вперед и сочно плюнула слюной: «Пф-ф-ф…»

— Пистолет?

— Да-да, пистолет…

— Это называется кобура! Она что, тоже сохранилась?

— Да-а-а, коне-е-ечно… Я ее присыпала порошком — она очень даже хорошо должна сохраниться.

— А можно на нее посмотреть? — осторожно, стараясь не выдать интереса, произнес Вашко.

— Коробка под диваном. Смотрите сами… Там такая пыль! — Она потеряла к Вашко всякий интерес и, сев за стол, обхватила стакан с