— Из-за этих светских дам! — повторил Энвер, усаживаясь на стул. — Я, кстати, тоже хочу окрутить одну из этих цыпочек. Аппетитненькую… Такую, как жены тех датчан. Помнишь, Салих, какие были дамочки? Эй, партнер, расскажи-ка, как охмурить женщину из высшего общества, ты же знаешь. Что нужно делать? Что им нравится? Каждый день буду в кино водить, чтоб мне пусто было! — Он положил руку на плечо Салиху и заговорил проникновенным голосом: — Послушай, Салих, мы теперь при деньгах. Вернемся в Стамбул и окрутим по девушке из общества. Деньги есть, дипломы есть, мы с тобой инженеры! Ты красавчик. А я? Я умница!

— Братец, не сердись, но только толст ты, как бочка!

— Это не важно! — уверенно сказал Энвер. — Главное — красота души! — Он усмехнулся и прокричал: — Красота души! — снова усмехнулся и вдруг посерьезнел: — Собственно говоря, я и против этих цыганочек ничего не имею. Но девушки из высшего общества… Эй, партнер, что ты все молчишь? А, Салих, не его надо спрашивать, а знаешь кого? Его дружка, Рефика. Он в этих делах дока!

«Рефик! — думал Омер. Совсем недавно они были вместе, там, у кофейни. — Друг, самый близкий мой друг! Он все про меня знает, знает, что я за человек!»

— Он в этих делах дока, я знаю! Видел его однажды в Нишанташи с такой конфеткой!

«Я смеялся над мыслями Рефика, считал их ерундой. Но теперь я вижу, что он всегда был более достойным человеком, чем я, более порядочным, хорошим человеком».

— Такая конфетка! Молоденькая! Шли под ручку по Нишанташи. В этом Нишанташи сплошь высшее общество живет. Я тоже, как приеду в Стамбул, отправлюсь в Нишанташи и окручу какую-нибудь тамошнюю красотку. Надо спросить Рефика. Он там живет, знает, как эти дела делаются…

— Эй, окороти-ка свой язык! — сказал Омер.

— Что, обиделся? Глянь, Салих, вступается за дружка! Да знаем мы, знаем, и про тебя все знаем, и про него. Мы их еще с училища помним, правда, Салих? И этого красавца, и Рефика, и еще был в вашей компании один недомерок… На всех смотрели презрительно. Этот был франт. Каждый день приходил в шикарном костюме, при галстуке, трубку курил. У недомерка был болезненный вид, смотрел из-за очков, что твой шайтан. Мы были на первом курсе. Отлично помню эту компашку умников. Всё презирали, над всеми насмехались. Рефик этот казался получше других, добродушным. Но теперь я понимаю: это просто потому, что он придурковат немного.

— Хватит, замолчи! — закричал Омер. «Скоро придет Рефик. Нельзя допустить, чтобы он слушал эти гадости! Он к такому не привык».

— Глянь, глянь, как вступается за дружка, слова худого не скажи про этого недоумка из Нишанташи! Бросил свою конфетку и приехал сюда. Зачем? Хныкать! Посмотреть на курдов, на голод, на нищету… Сочиняет план развития деревни и обливается слезами. Ходит к этому немцу рыдать на плече. Послушай, раз ты коммерсант, так и сиди в Стамбуле паша пашой, занимайся делами да спи со своей конфеткой! Нет, он едет сюда хныкать!

— Заткнись, сукин сын! — заорал Омер.

Энвер искоса взглянул на него и поспешно прибавил:

— Недоумок он, сразу видно. Да еще и дневник ведет, знаешь? Он его однажды оставил на столе, я открыл, почитал. Помрешь со смеху! О чем ни напишет — все со слезами. Ах, нищета! Ах, бедная моя родина! И о своей женушке тоже пишет. Я чуть не обмочился от хохота. Ее зовут Перихан. Конфеточка… Уверен, ее постель не пустует. Знаем мы это высшее общество. Позвал кого-нибудь из дружков и сказал: я, мол, уезжаю, а ты пока нашу Пери…

Омер вскочил со стула и пошел на Энвера. В голове мелькали воспоминания о виденных в прошлом драках. Перед тем как схватиться, люди глядели друг другу в глаза, двигались медленно. Энвер тоже встал на ноги. «Он пьян, с ним, наверное, легко будет справиться!» — подумал Омер. Потом ему пришло в голову, что Салих будет их разнимать. Он никогда прежде не дрался, и сейчас распускать руки тоже не хотелось. «Драться — это так глупо… Схватимся, будем друг друга колотить, побьем стаканы… Кто победит, неизвестно… Что скажет Рефик?»

— Мне с тобой даже драться не хочется, — проговорил вдруг Энвер и уселся на стул.

Омер взял бутылку и вышел на улицу. Садясь за стол, пробормотал: «Алкоголь мне действует только на желудок…» — и вылил в стакан остаток ракы. Прислушался. Дарбука все еще устало постукивала, взвизгивала скрипка. «Кончено! — думал Омер. — Что делать теперь?» В голову пришла мысль о приближающейся свадьбе. «Дочка депутата! Ну что ж, и у нас в доме будет кухня…» В бараке было тихо, голоса смолкли. «Подожду Рефика. Поговорим немного. Завтра поедем в Анкару. Потом женюсь на дочке депутата. Что еще можно было бы затеять? Как жить? Какие речи я произносил против обыденной жизни! Например, можно было бы купить здесь поместье, хотя бы то, в которое Хаджи нас водил. Во сколько это обойдется? Сколько всего я на этом деле заработал? Так, сколько мне платили за кубометр в первый год?» Он вдруг с удивлением понял, что забыл эту цифру, которую столько раз употреблял в расчетах, что казалось, она застряла в памяти навсегда. Потом решил, что странная эта забывчивость объясняется тем, что он равнодушен к деньгам, и даже чуть было этим не возгордился, но тут цифра вспомнилась. Он подумал о Назлы, потом стал вспоминать, как возвращался из Англии, и тут увидел медленно бредущего к бараку Рефика. Однако той нежности, что испытывал к нему, слушая Энвера, не ощутил. Вспомнил, что не спал толком уже несколько дней, потянулся и сладко зевнул.

— Цветы, что Джевдет-бей своими рученьками сажал, уморили! — сказала Ниган-ханым, показывая рукой в ту сторону, где когда-то росли цветы, чьи латинские названия покойный муж так старательно запоминал.

Ниган-ханым, Перихан и Нермин сидели в саду за домом, под каштаном, в плетеных креслах. Осман ушел уже час назад, но утренняя свежесть еще держалась, слабое осеннее солнце не могло высушить мокрые от росы листья и траву. Был последний день сентября, с Хейбелиады вернулись две недели назад. И все эти две недели в доме было по-осеннему печально: в самый день переезда неожиданно умер повар Нури.

— Своими ручками… — начала снова Ниган-ханым, но не договорила. На лице у нее появилось всем давно уже привычное несчастное и тоскливое выражение, и она посмотрела на невесток обвиняющим взглядом. Впрочем, взгляд этот обвинял весь мир, всё и вся, за исключением покойного мужа. — И Нури нас покинул — в такое время, когда больше всего нужен! Он, по крайней мере, уважал память Джевдет-бея, поливал цветы.

— Джевдет-бей, кажется, записывал куда-то их названия, — сказала Нермин. — Я сегодня могу съездить в Эминоню и купить.

Сказав это, она холодно и строго посмотрела на Перихан. «Поняла, куда я собираюсь после обеда?» — говорил этот взгляд.

Перихан поспешно отвела глаза. Она никак не могла понять, почему после одной случайной встречи Нермин смотрит на нее с таким вызовом. Месяц назад она видела ее на вокзале Сиркеджи под руку с красивым мужчиной. Думать на эту тему не хотелось, поэтому Перихан стала прислушиваться к тому, что говорит Ниган-ханым. А та, теребя уголки шали, твердила, что таких семян ни за что не найти, а если и найдешь, то лодырь-садовник снова их загубит. Из кухни с подносом в руках вышла горничная. Ниган-ханым подождала, пока она приблизится, и спросила: