Пароход приближался к Бургазу. Человек в панаме встал с места. Вопреки шутке Джевдет-бея, острова не отличались друг от друга так уж существенно по национальному составу населения, но этот человек наверняка был греком. Ниган-ханым вспомнилась ее портниха, гречанка из Бейоглу, приятная, улыбчивая, разговорчивая женщина. Однажды она проговорилась, что выезжает летом на Бургаз только для того, чтобы найти хорошего мужа для своей некрасивой дочери. Тут Ниган-ханым вспомнила об Айше, о том, с какими трудностями ее отправляли в Швейцарию, и о ее весенних безрассудствах. «Мальчик со скрипкой! — пробормотала она про себя и снова ощутила страх. — Дуреха!» Но думать о неприятном не хотелось. К тому же девочку отправили в Швейцарию. Сын Лейлы там тоже будет. Благовоспитанный, учтивый юноша. Возможно, он несколько толстоват, неповоротлив и не очень сообразителен, но уж, во всяком случае, лучше какого-то учительского сынка со скрипочкой.

Когда проплывали мимо маленького островка Кашык, началась качка. Ниган-ханым кое-как пробормотала молитву из тех, которым когда-то научила ее мама, и подумала, что религия постепенно начинает занимать в ее жизни все большее место. Конечно, до таких странностей, как после смерти Джевдет-бея, уже не доходило. Однако, подобно всем своим ровесникам, в каждом разговоре жалующимся на здоровье, она предпочитала теперь обходить молчанием некоторые предметы, над которыми раньше с легким сердцем смеялась. Теперь она уже не шутила над поваром и горничной, когда те соблюдали пост в Рамазан. Впрочем, здоровье-то ее было в полном порядке. Ниган-ханым была уверена, что будет жить еще долго. Она верила в это и тогда, когда, желая показать, что разгневана, кричала: «Ох, Джевдет-бей, Джевдет-бей! Скоро я уже к тебе приду, подожди немного! Ох, скорее бы!» Она знала, что ее привязанность к религии всегда была свободна от фанатизма. Вот и сейчас она смотрела на показавшуюся вдалеке среди сосен крышу церковной школы на Хейбелиаде и благодушно улыбалась. Вид чернобородого священника в огромной шапке, внушающего страх внукам и отвращение повару с горничной, вызывал у нее только веселье и иногда что-то вроде тоски по тем дням, когда они с мужем путешествовали по Европе.

Пароход медленно огибал Хейбелиаду. Скоро среди сосен должна была показаться крыша их дома. Внуки прильнули к стеклу. Перихан взяла дочку на руки и встала. Ниган-ханым, как всегда, подумала, что у нее только один ребенок, и вспомнила о Рефике. Он тоже ведет себя как ребенок, но с его капризами мириться невозможно! Недавно прислал очередное письмо, в котором снова сообщил, что задержится. «Это настоящая рана в моем сердце!» Эту фразу Ниган-ханым часто говорила сама себе. Иногда она замечала, что отчасти винит в этой ране Перихан: младшая невестка не смогла удержать мужа дома.

Когда пароход подошел к пристани, они поднялись с мест. Ниган-ханым снова подумала, не забыла ли чего-нибудь. Спускаясь по трапу, опять крепко держалась за поручни. Сказала внукам, чтоб были осторожнее, проверила, на месте ли Нури, и мелкими, аккуратными шажочками двинулась по перекинутому с пристани деревянному мостику Едва оказавшись на берегу, почуяла запах конского пота и навоза, вспомнила, как ездила на острова с Джевдет-беем, и на душе стало грустно.

Сойдя с парохода, пассажиры устремились к ждущим неподалеку фаэтонам. Осман уже успел взять фаэтон, но на то, чтобы в него погрузиться, ушло немало времени. Джемиль захотел поехать рядом с кучером, за что получил от бабушки выговор. И вот наконец тяжело нагруженный фаэтон медленно тронулся с места, покачиваясь, набрал скорость и покатил. Размеренный цокот подков напоминал Ниган-ханым времена детства и юности, когда поездки на острова были такими редкими и долгожданными. Когда проезжали мимо рынка, Осман стал здороваться со знакомыми: с лавочниками, которые замечательно помнили семью Ышыкчи, хотя не видели ее уже два года, и с пассажирами других фаэтонов. Здороваясь, он каждый раз подносил руку к шляпе, так ни разу и не приподняв ее над головой, и пояснял матери, с кем именно поздоровался. На зрение Ниган-ханым не жаловалась, но все равно внимательно слушала: мясник Фотий перенес лавку в другое место, Михримах-ханым с семьей тоже недавно перебралась на остров, вот идет с дочерью на рынок Зекерия-бей, занимающийся табачной торговлей, напротив церкви строят новый дом, семья торговца железом Саджит-бея еще в Стамбуле, адвокат Дженап-бей пропалывает свой маленький садик, ставни в доме Исмет-паши раскрыты, в доме бежавшего в Европу от судебного преследования торговца Леона теперь живут другие люди.

— Как быстро бежит время! — пробормотала вслух Ниган-ханым.

Чтобы понять, услышали ее или нет, украдкой взглянула на сына и невестку Похоже, не услышали, думали о своем. «Как быстро бежит время!» — снова подумала Ниган-ханым и, глядя на телегу водовоза, запряженную ослами, стала размышлять о других семьях торговцев. На какое-то время ей показалось, что она ощущает с ними некое душевное родство. Однако потом она стала искать доказательства уникальности своей семьи: Перихан очень красива, внуки здоровы, сын трудолюбивый. Но все это выглядело не очень убедительно, и настроение стало портиться. Фаэтон приближался к дому, а Ниган-ханым мучило неведомое ранее чувство: да, думала она, моя семья — самая обычная семья, ничем не выделяющаяся среди других семей турецких торговцев. Потом ей пришло в голову утешиться воспоминаниями.

Прошлое! Именно мысли о прошлом вселяли в нее гордость и любовь к жизни. Будущее было неопределенным и страшным: где взять уверенность в том, что однажды неведомая ужасная волна не разнесет на куски их жизнь, не порушит компанию и семью? А время так быстро бежит! Ниган-ханым хотелось бы, чтобы оно текло не торопясь, чтобы перемены происходили медленно, чтобы новое было великодушно к старому, чтобы все были довольны временем и жизнью и не приглядывались к другим с пристальным интересом.

Фаэтон остановился, Ниган-ханым осторожно вышла. Одна из лошадей устало качнула головой и гневно заржала. Лето началось.

Рефик проснулся от шума. На улице, прямо под окном, лаяла собака. Он узнал ее по голосу: лохматый пес Наджи. А вот и сам Наджи говорит ему: «Тише, Великан, тише!»

Рефик посмотрел на часы: начало первого! «Сегодня последний день. Восьмое сентября 1938 года». Сегодня в построенный Омером туннель должен был въехать рельсоукладочный состав. Если Омер не успеет сдать туннель вовремя, ему придется оплачивать простой состава из своего кармана: тысяча лир за полдня. Рефик, впрочем, еще до того, как лечь спать, понял, что Омер успевает.

Четыре часа назад он сходил к туннелю, посмотрел на лихорадочную суету и понял: успеют! Омер не спал уже двое суток, большая часть рабочих работала две смены подряд.

Рефик встал с кровати, потянулся и прошелся по комнате. Вчера вечером он не смог уснуть из-за мыслей о работающих из последних сил людях и о своем собственном будущем. «План развития деревни» был готов, его оставалось только переписать набело, но что с ним делать дальше, Рефик в точности не знал. Всю ночь он просидел за столом, перечитывая свой труд и кое-что исправляя. Потом попытался уснуть, но не смог. Утром сходил к туннелю, вернувшись, все-таки уснул и вот сейчас проснулся от собачьего лая.