Однако сам канадец не особенно верил в возможность подобного мягкосердечия со стороны своих друзей-нагарнуков.

Между тем после священного гимна началась пляска, в которой принимали участие все взрослые члены племени, кроме старцев и женщин. Танцующие держали в руке по зажженному смоляному факелу и плясали вокруг большого, разложенного на площади костра. Целые снопы искр сыпались от факелов, и в полумраке леса, обрамлявшего деревню, эти сотни движущихся факелов и черных пляшущих фигур представляли собой фантастическую картину какого-то шабаша, на котором, для полноты иллюзии, не было недостатка даже в ведьмах: старухи, прилежные запевалы племени, воодушевляя танцующих выкриками и жестами, также принимали участие в пляске; то тут, то там мелькали их седые космы, тощие руки и горбатые спины.

На опушке леса стоял отряд воинов в полном вооружении с копьями в руках и луками со стрелами за плечами, неподвижных и грозных, точно привидения.

— А что делают эти люди? — спросил капитан.

— Они на страже, чтобы предупредить возможность внезапного нападения врагов: они, или, вернее, все мы в настоящее время стоим на тропе войны! — отвечал Оливье.

— Чего же вы, собственно, опасаетесь и с кем воюете?

— Мы ежечасно опасаемся нападения невидимых тайных врагов, сокрытых от нас!

— Сокрытых где? — спросил капитан.

— На дне озера!

Джонатан Спайерс невольно вздрогнул, но тотчас же, овладев собой, громко рассмеялся.

— Извините меня, но вы, конечно, шутите, граф! — проговорил он.

— Нисколько, но так как этот вопрос находится в тесной связи с тем разговором, который я хотел иметь с вами завтра, то…

— То вы хотите, чтобы я подождал разъяснения до завтра?

— Только потому, что в настоящее время у меня нет ни времени, ни возможности приступить к этому серьезному разговору; но если вы предпочитаете, чтобы это было сегодня…

— О нет, весьма возможно, что и мне придется поделиться с вами кое-какими важными сообщениями, и потому лучше будет, если мы отложим этот разговор до завтра!

— На этот раз вы возбуждаете мое любопытство, капитан, — пошутил Оливье.

— Тем не менее подождем до завтра, мне что-то говорит, что этот разговор будет иметь серьезное значение для нас обоих и решающее влияние, быть может, на всю нашу дальнейшую жизнь!

Встреча с человеком, о котором он с умилением и благодарной нежностью так часто думал в течение десяти лет, полностью изменила все планы и намерения Красного Капитана, даже, можно сказать, совершенно переродила его. Джонатан Спайерс по своей природе был человек пылкий и страстный, способный любить так же безмерно, как и ненавидеть. Теперь ему казалось, что он нашел наконец брата и друга, и он ощущал в своем сердце такие нетронутые еще сокровища любви и нежности, которые теперь ему хотелось излить на этого благородного, прямого и добросердечного юношу, которого он едва знал, но уже давно любил, не зная. Отныне всякий, кто только осмелится покуситься на счастье или спокойствие Оливье, должен будет считаться с ним, Красным Капитаном; отныне он имел в этом молодом друге человека, который будет делить с ним его успехи, заставит его забыть его прежнее горе и обиды; отныне он не будет более одинок. Он не допускал даже мысли, чтобы со временем Оливье не полюбил его: разве не он, не этот добрый юноша сделал его тем, чем он теперь стал? О, с каким нетерпением дожидался капитан Спайерс теперь ночи, чтобы скорее переговорить с Ивановичем! Он твердо решил, чем бы ни окончился этот разговор, передать все дословно и рассказать всю правду молодому графу и, в случае надобности, окончательно порвать всякие сношения с Невидимыми. По счастливой случайности в договоре забыли упомянуть срок его обязательств; кроме того, в договоре не было статьи, оговаривающей невозможность выхода из членов этого тайного общества. Словом, он теперь решил не только ничего не предпринимать против Оливье, но даже, напротив, выступить на его защиту против всего мира и в том числе против Невидимых.

Между тем праздник шел своим чередом; после пляски вокруг костра было разыграно подобие схватки между двумя лагерями нагарнуков, или, вернее, даже подобие грандиозного боя, так как в нем принимало участие до шести тысяч воинов. Только благодаря тому, что участники этого показательного боя были вооружены мягкими тростниковыми копьями, стрелами с закругленными наконечниками и топориками из легкой дранки, не произошло страшного кровопролития, и то некоторые участники в азарте схватывались врукопашную, и только вмешательство вождей вовремя приостановило кровавый исход.

После этого боя глазам присутствующих представилось новое зрелище, более ужасное, а главное, более отвратительное. Около пяти или шести сотен женщин, окружив громадный костер в форме пирамиды, исполнили вокруг него танец огня, а затем, вооружившись горящими головнями, как настоящие мегеры, устремились к привязанным к столбам пыток несчастным, продолжавшим петь свой родной гимн в ожидании пыток и смерти. Женщины заплясали теперь вокруг них с горящими головнями в руках, возбуждая себя громкими дикими криками и неистовыми телодвижениями. Их возбуждение, можно даже сказать, дикий экстаз стал доходить до того, что для Оливье стало ясно, что вряд ли они будут считаться с условиями, заключенными с вождями племени. Подозвав Виллиго, он попросил его положить конец неистовствам освирепевших мегер.

Виллиго с сомнением покачал головой.

— Я сильно опасаюсь, — проговорил он, — чтобы обещание, скорее вырванное вами, чем данное вам нашими старейшинами и вождями, было исполнимо!

— Виллиго! — воскликнул Оливье, — я требую, чтобы было исполнено то, что твои одноплеменники торжественно обещали нам. Дик, помогите мне! — обратился он к канадцу, — не можем же мы допустить, чтобы эти люди, жизнь которых нам обещана, были замучены на наших глазах!

Канадец бросил умоляющий взгляд на Виллиго, но тот не дал ему времени раскрыть рот.

— Молодой Мэннах говорит неправду, — с беспощадной настойчивостью и упорством сказал Черный Орел. — Наше племя ничего ему не обещало; только одни вожди обещали от себя пощадить жизнь пленников, и, конечно, ни один из вождей не тронет их. Но вожди не могут навязывать свою волю ни воинам, ни женщинам, не могут ничего предписывать или воспрещать им, особенно женщинам. Вожди повелевают, и им повинуются только потому, что сами они повинуются нашим законам, нравам и обычаям. А если они вздумают приказать что-либо, противоречащее с нашим законам и обычаям, унаследованным от предков, то никто их не послушает: вождь, не являющийся блюстителем закона, — ниже последнего из воинов.

— Так значит, мы были обмануты?! — воскликнул Оливье, побледнев от бешенства.

— Нет, Мэннах, но вожди не могли предполагать, что ты потребуешь от них того, что не в их власти сделать. То, что они обещали тебе, они сдержат, но больше этого ничего сделать не могут!