— Ага, — кивнула я.

— Они поставили там жучки.

Я снова кивнула и попыталась вспомнить, что же я говорила у Вивианы. Все не вспомнилось, но многое.

— Ты пытаешься вспомнить все свои слова?

— Да.

— Если бы я слышал только звук, я мог бы подумать о сексе. И еще я вполне мог бы решить, что ты умеешь перекидываться по-настоящему,

— Что стоило бы мне значка.

— Для этого они должны открыть, откуда записи, — возразил он.

— Теперь, когда Шоу проболтался — кто может знать?

— Ты чувствуешь конфликт интересов?

Я посмотрела на него, разглядывая его лицо, насколько возможно было при тусклом свете.

— Хочешь спросить, не проболтаюсь ли я тиграм?

Он пожал плечами.

— Нет, — ответила я.

— Но ты же не хотела бы, чтобы жучки поставили дома у Жан-Клода?

— Нет, но мы регулярно проверяем помещения на наличие подслушивающих устройств. Максу тоже следовало бы.

— Значит, ты не станешь рассказывать, потому что это — разгильдяйство со стороны Макса?

Он хотел было прислониться к стене, но сообразил, насколько тут грязно, и остановился, не закончив движение.

— Отчасти. Но я — федеральный служащий. У меня значок. Макс — деятель преступного мира. Как я могу провалить операцию, направленную, быть может, на спасение жизней?

— Значит, значок выше, — сказал он негромко.

Я глянула на него сердито, но он мог и не увидеть в полумраке.

— А ты что, веришь тому, что сказал Шоу? Что я лояльнее монстрам, чем полиции?

Он поднял руки, будто останавливая меня.

— Я не это имел в виду. Просто если бы у меня были твои проблемы, я бы ощущал конфликт.

Я вздохнула:

— Прости, Бернардо, но мне надоело. Надоело, что вся полиция считает меня ярмарочным уродцем. — Я мотнула головой: — Черт побери, я даже не уверена, что они неправы. Мне уже приходится задумываться, могу ли я служить значку — и своему другому мастеру одновременно.

Он подался вперед:

— И ты задумала повесить значок на гвоздь?

Моя очередь настала пожимать плечами:

— Не знаю, может быть.

— Не очень себе представляю, чтобы ты это сделала, Анита.

— Да и я не очень, но… Шоу — не первый коп, считающий, что мне приходится делить лояльность. И уж точно будет не последним. А последнее время я вообще ходячий судебный процесс о сексуальном харасменте. Такое ощущение, что спать с вампирами и оборотнями — это оскорбляет полицию на каком-то совершенно глубинном, базовом уровне.

— Ну, это я понимаю, — сказал он.

Я на него уставилась:

— В смысле?

Он осклабился — даже в темноте было видно.

— Во-первых — сама мысль, что ты предпочитаешь монстров. Раз так, то слух, что монстры куда лучше в этом деле нас, простых смертных, может быть верен. Это многих мужиков может вывести из себя, и значок тут ничего не меняет. Может, копы даже больше мужики, чем другие, и потому это их сильнее достает.

— Ну, это же детский сад какой-то! Для копов такая мысль…

— Я же не сказал, что это четко словами сказанная мысль. Но в глубине, там, где живут все эти неандертальские инстинкты, они не могут не думать: а не уступают ли они монстрам в определенном смысле?

Я попыталась заглянуть за эту улыбку, понять, что у него в голове, но слишком темно было. Наконец я сказала:

— Это такое у тебя ощущение?

Он помотал головой:

— У меня была дама, которая бросила своего оборотня-любовника ради меня.

Я улыбнулась — не смогла сдержаться.

— Значит, это случилось за два последних года. Потому что когда мы с тобой познакомились, ты как-то неуверенно себя чувствовал из-за моего любовника-вервольфа.

Он пожал плечами и развел руками:

— Могу только одно сказать: я настолько хорош, насколько сам думаю.

Я не могла сдержать смеха:

— Настолько хороших вообще на свете нет.

— Ты хочешь сказать, что я хвастун?

— Ага.

Он засмеялся, потом стал серьезным, и он повернулся так, что лицо попало в пятно фонаря, свет и тени легли, как на абстрактной фотографии.

— Никакого хвастовства, Анита, голые факты. С удовольствием тебе когда-нибудь доказал бы.

— Меньше всего мне сейчас надо, чтобы копы услышали такие слова от еще одного мужчины прямо сейчас.

— Я все еще готов тебе помочь питаться.

— Я думала, тебя напугало то, что сталось с Морганом.

Он задумался, нахмурясь:

— Да, напугало.

— Я думала, это заставит тебя снять предложение.

Он нахмурился еще сильнее, морщины легли между больших темных глаз.

— Да, я действительно думал, что переменил намерение.

— Зачем же тогда возобновлять предложение?

— Привычка, наверное.

Но морщинка между глаз осталась.

У меня возникла мысль, и не слишком хорошая. Мне скоро нужно будет питание. Вообще-то я должна была чувствовать себя энергичнее, не такой «голодной», потому что Виктор вроде бы поделился со мной своей энергией. Но, наверное, все, что он смог сделать — это помочь мне залечить раны. На исцеление и драки ушло много энергии, и Белль Морт была права насчет того, что я последнее время питалась минимально. Кроме того, мы уже миновали двенадцатичасовую отметку, когда неплохо было бы поесть. Тут я сообразила, что я и обычной пищи не ела. Черт, ведь знаю же, что нельзя. Один голод подстегивает другой, и если не есть достаточно настоящей еды, то и звери, и ardeur восстают быстрее и сильнее. Знаю, но посреди расследования трудно найти время побыть человеком. И не ищу ли я случайно пищу? Не пытаюсь ли заколдовать Бернардо, сама того не зная? Вот это самое «не зная» меня и пугало больше всего.

— Мне надо поесть.

— Ты можешь есть после такого зрелища?

Он не показал на тело, это и так было понятно.

— Нет, я не голодна.

— Тогда не понимаю.

— Если не есть достаточно часто обычную пищу, труднее контролировать голод иного рода.

— А! — сказал он, потом нахмурился. — Я подумал о чем-то действительно непристойном, даже для меня.

— Мне стоит знать о чем? — спросила я.

Он мотнул головой:

— Нет, разозлишься.

Уж если Бернардо не хочет говорить такого вслух, то лучше и не надо. А то, что он это подумал, а потом передумал, — признак, что что-то у нас не так. Это ardeur к нему взывает? Я даже не знала, как это определить.