А еще я хотел провести ночь со своей четвертушкой. В постели, на чистых простынях.

Надежды, надежды…

По случаю праздника Аркелиона въезд в город был без досмотра и пошлин. Очередь продвигалась быстро, но, правда, слишком шумно — визгливое икание ослов, рев и фырканье верблюдов, людская ругань становились тем звучнее, чем ближе мы подъезжали к воротам. Это было нелегкое испытание для ушей эльфов. Виджи ушла в фургон, на прощание чмокнув меня в щеку, как обычная, земная женщина. Я едва сдержался, чтобы не запеть.

Вскоре наш караван очутился за стенами Семеринды.

В городе было мало деревьев и много пыли. Атмосфера религиозного безумия уже начинала растекаться по улицам. После полуночного служения Рамшеху грянет народное гулянье, которое продлится трое суток. Желанными гостями в Семеринде были циркачи, фокусники, дрессировщики, фигляры, проститутки и торговцы вином. Орки, гномы и прочие создания сидели по домам или постарались убраться за город: Аркелион был человеческим праздником.

Со стороны храмов Рамшеха звучали надрывные песнопения и совсем немузыкальный, слоновий рев фанфар. Жрецы в алых мантиях дудели в них каждые десять минут с храмовых крыш, видимо, надеясь обрушить на наши головы свод небес.

Спустя полчаса, охрипнув от постоянных криков «Дорогу! Дорогу!» я подкатил к приземистому и длинному строению, обнесенному каменной стеной. Площадь с главным храмом, с вершины которого Тулвар должен вознести молебен, была всего ярдах в пятистах, я видел поверх крыш громаду самого храма — белую, с двумя массивными куполами, между которыми располагался балкон для торжественных молебнов. Шум вроде рокота прибоя наплывал от храма: народ уже занимал места, хотя до полуночи оставалось еще много времени.

Трактирщики и содержатели постоялых дворов со всего мира кажутся вечными, вот почему я ни капли не удивился, увидев, что на бронзовой доске у запертых ворот по-прежнему начертано: «У Самантия Великолепного! Самые полные винные погреба по эту сторону пролива!» Я спрыгнул с козел и заколотил в створки, хотя их пересекала меловая надпись «Мест нет!».

Для варваров Джарси и тех, кого они сопровождают, места у Самантия всегда были — только плати.

Крутолобые охранники отворили мне. Я назвал пароль, который полагается знать варварам Джарси. Нас впустили во двор, загроможденный повозками. Те из пришлых, у кого нет денег на комнату, могут переночевать во дворе или праздновать на улицах, оставив свое имущество за стенами под охраной. Однако для нас комнаты будут. Самантий был обязан Джарси, спасшим его в свое время от рабства. Позднее, став владельцем постоялого двора, он устроил для нас что-то вроде перевалочного пункта.

У Самантия была физиономия продувной бестии — широкая, лоснящаяся, с маленькими глазами и носом, в чьи мясистые ноздри можно всунуть по черенку от лопаты.

Редкий случай, когда внешность не соответствует внутреннему содержанию. Самантий имел острый ум, не терпел рабства и, хотя был по жизни плутом, придерживался своего, выстраданного им кодекса чести.

Трактирщики грузнеют от сытой жизни. Самантий не был исключением. Когда я видел его восемь лет назад, он весил пудов сто. С тех пор он немного прибавил.

Он близоруко сощурился. Узнав, одарил широкой улыбкой, возвышаясь за стойкой, точно огромная сахарная голова, на которую по недоразумению напялили черный фартук. Я прошел мимо столов, впитывая густые запахи харчевни.

— Приветствую, Самантий!

Он копнул из бочки за стойкой квашеной капусты, кинул в рот, растеряв половину, прожевал и начал вставать, чтобы заключить меня в дружеские объятия, но на середине пути понял, что это будет слишком большое усилие. Потому он плюхнулся обратно в кресло из красной кожи, сделанное по особому заказу, и осклабился, подав заляпанную капустой руку:

— Мой дорогой и любезный друг Фатик! Да-а-а, восемь лет как один миг! Капустки?

А привычки у него все те же. Я пожал ему запястье и оперся на стойку, обитую полированной багряной медью.

— Я, знаешь, воздержусь.

Он хмыкнул, подтянул нарукавник и обрушил на присыпанный опилками пол глиняную кружку.

Блямс!

— Какой же я неловкий… Ма-а-ар!.. Чего тебе налить?

— Воды, будь добр. Только воды.

— Екр!

Я покосился на шеренги бутылок за его плечами. «Лучшие вина и крепкие настойки! Бери да пей!» — гласила надпись над винным шкафом.

Бери да пей? Охо-хо…

— Я… гм, связал себя клятвой на время похода.

— Екр же ты это сделал? Как жить-то теперь, скажи, а?

— Не будем об этом. Вот что, Самантий, мне нужны четыре комнаты.

Он присвистнул:

— До екра…

— На сутки. Завтра мы уедем. Со мной много народу.

— Ага…

— Шесть свежих лошадей для фургонных упряжек…

— Сейчас это нелегко устроить, но я сделаю. Э-эй, Ма-а-ар!

— Нужен лекарь. Один из моих подопечных поскользнулся и упал… на лицо… два раза. Кроме того, всему отряду потребны свежая одежда и исподнее, баня, мыло, полотенца, бритвы. Комната для меня и моей женщины. Чистые простыни…

— Ага… Хрум-хрум! Капустки не?

— Капустки не. Далее. Хороший ужин. Отдельный кабинет для меня…

— И твоей, хрум, женщины…

— Да. И свечи… те, красные, с ароматами пряных трав…

— Как насчет гномьей халвы из ослиного гороха? Накидывает бодрости при известном деле! Ставит и укрепляет только так!

— Спасибо, с известным делом у меня все в порядке.

Он кивнул, задумчиво и несколько обескураженно теребя гладко выбритый подбородок-булочку измаранной в рассоле пятерней.

— Еще со мной шесть рабынь — куплены они здесь, в Семеринде, от трех до пяти лет назад, я оставлю их на тебя, дам золота сколько потребуется — ты сделаешь им вольные и отпустишь по домам.

— Сколько же на тебе забот, мой дорогой Фатик… Сделаю, коли ты заплатишь.

— Фатик нынче действительно дорог, Самантий. Он, я бы сказал, золотой.

— Золотой, да? Ну, быть посему… Эй, Ма-а-ар! — Он посмотрел на меня, прищурив левый глаз. — А ведь жесткие складки у тебя на лице… Не замечал их раньше.

— Просто стал взрослым.

— Ну-ну… Хрум-хрум!.. А где же твой знаменитый топор?

Уголок моего рта дернулся помимо воли.

— Я его пропил.

— Екр же на!

— О топоре больше ни слова!

— Я понимаю, да… — Его физиономия внезапно расцвела: — Ах, какая очаровательная у тебя спутница!

В обеденный зал широким солдатским шагом ступила Крессинда. Олник семенил за ней, согнувшись под грузом вещей.