Яспер поперхнулся пивом и привлек к себе внимание соседних столиков, наконец он выдавил с трудом:

— У меня на фабрике стоит несколько тысяч готовых ведер. Я не взял бы тебя к нам на работу. Впрочем, взял бы, если б ты сумел заставить исчезнуть все ведра, что мы продали и поставили нашим покупателям. Жаль, ты, наверное, не помнишь, как это делается.

— Мне не нравится, что ты смеешься, — сказал Эрлинг. — Тебе смешно, потому что это было какое-то жалкое ведро. Но если б вместо ведра было что-нибудь ценное или, к примеру, ребенок, ты бы уже не смеялся. С тех пор прошло пятнадцать лет, но я так и не понимаю, что же тогда случилось. Правду говорить опасно. Если бы я сказал, что пропал венок из роз, никто не нашел бы в этом ничего смешного, а рассказ был бы близок к истине. Просто злой дух захотел помучить меня и утащил именно ведро, правда, ничего другого в квартире и не было. Не знаю, читал ли ты историю Грэма Грина о плохом писателе, которому во время его прогулки по Неаполю на голову упала десятипудовая свинья и раздавила его в лепешку. Свинья тоже потеряла жизнь. Сын писателя вырос мерзавцем. Люди оборачивались на него и говорили: видишь того типа? Его отцу на голову упала свинья и раздавила его насмерть. Он был писателем. Свинья весила десять пудов. Из любви к своим детям, Яспер, постарайся умереть не оттого, что на голову тебе свалится свинья, на худой конец пусть это будет метеорит или искусственная луна. Иначе все будут смеяться. Ведра или свиньи не должны участвовать в мистических событиях.

Яспер приготовился о чем-то спросить, и Эрлинг снова насторожился, однако вопрос Яспера не встревожил его.

— Ты хорошо знаешь Нину Блакер? — спросил Яспер.

— Нину Блакер? Хорошо ли я ее знаю? Хорошо, потому что не знаю вообще. Она тоже рассказывает всякие истории?

— Предположим. Но не прямо, а намеками, что гораздо хуже.

— Можешь не продолжать, мне уже ясно, на что она намекает, но этого никогда не было и не будет.

— Если обе стороны утверждают каждая свое, люди сами решают, чему им верить, и часто выбирают не самое невинное объяснение.

— Вы все прекрасно знаете, что никакими историями и намеками меня не проймешь. К ним у меня иммунитет, как у каменной стены, они не могут мне повредить. Вот ты можешь пострадать из-за сплетен, они могут повредить твоей работе. И это проклятье ты разделяешь со многими, чтобы не сказать — с большинством. Поэтому вам трудно понять, что любые сплетни о таких людях, как я, приводят к противоположному результату. Какими бы они ни были, глупыми, злобными или враждебными, они лишь помогают созданию «интересного» образа писателя, однако бывает, что сам писатель годами даже не знает об этом образе. Одна женщина, которая питает ко мне искреннюю ненависть, вот уже много лет выступает одним из моих лучших импресарио. Это неприятно, но мне это говорит лишь о человеке, который никогда не станет свободным, а остатки былого уважения заставляют меня жалеть ее. Со временем понимаешь, из чего можно извлечь пользу, и я обращаю в свою пользу все, чего вы так боитесь. Вспомни, в Америке не гнушаются никакой славой, там платят за нее, молят о ней, продаются ради нее, а мне все это дается бесплатно, без малейших усилий с моей стороны. Я потратил годы жизни, пытаясь защитить себя и перед друзьями, и перед общественностью, пока не понял, что только подливаю масла в огонь. Теперь я успокаиваю себя мыслью, что весь этот вонючий дым рассеется, как только я умру.

В ресторане было уже полно обедающих. Время от времени Эрлинг скользил взглядом по залу, но, увидев кого-нибудь из знакомых, тут же отводил глаза.

— На самом деле я вам завидую, — сказал он. — Хотя мне хотелось бы назвать это по-другому.

Яспер с удивлением повернулся к нему и засмеялся:

— Что я слышу? Кто из нас кому завидует, если вообще мы завидуем друг другу? Я просто хотел уточнить кое-какие детали твоей биографии, потому что, мне кажется, они могут причинить кое-кому вред. Кое-какие детали, и ничего больше. Но если бы я и стал кому-то завидовать, то только тебе. Я могу с ходу перечислить множество преимуществ, какие ты имеешь перед нами. Прежде всего — твой дар, позволяющий тебе не карабкаться вверх по той лестнице, где каждый старается спихнуть другого вниз. Неужели ты и в самом деле веришь моей маске, которую я вынужден носить, чтобы сохранить свое положение? Разве ты не живешь в мире, где нет конкуренции? Разве ты не сам его выбрал? Разве ты не можешь в любой день поехать в любое другое место? Разве ты не достиг большего, чем мечтал? Разве тебе не безразлично, кто какой пост займет в Государственном совете? Разве ты не живешь в счастливом неведении о том, кто стал членом муниципального совета, а кто выбыл оттуда, и разве тебе надо предпринимать в связи с этим разные хитрые ходы? Разве тебе неизвестно, что никто не может занять твое место и что самому тебе не нужно чужое? Разве ты не можешь позволить себе роскошь желать всем тех благ, какие они могут и хотят получить, потому что при этом сам ты ничего не лишишься? Разве ты не любимец богов, подаривших тебе профессию, которая не заставляет тебя желать ужесточения некоторых законов или, насколько позволяет мораль, причинять ближним неприятности в деловой сфере? Разве тебе приходилось разорять и выбрасывать на улицу кого-нибудь, кого и так преследуют несчастья? Разве ты не счастливчик, потому что ничто не заставит тебя появиться с милой улыбкой в доме твоих недругов или принять их у себя тогда, когда тебе хочется послать их к черту? Разве ты не можешь позволить себе выпивать и говорить о своих делах только с тем, с кем тебе хочется? Разве свобода твоих действий ограничивается чем-либо, кроме уголовного кодекса, нарушение которого не принесет тебе ни малейшей выгоды? Ты даже не знаешь, что такое регулярная работа! Как давно ты выбросил к черту будильник? Никого на белом свете не согреет твой приход, и никто на белом свете не оплачет твой уход! Я уж не говорю о том, что ты выкинул после войны! Да разве бы тебе это удалось, если б судьба или Господь Бог не сунули тебе в руки твою охранную грамоту? Больше я ничего не скажу, хотя мог бы сказать еще очень многое, но, говоря о тебе, я говорю и о себе самом, а кому хочется выворачивать себя наизнанку больше, чем необходимо…

Яспер вдруг обнаружил, что возле их столика стоит какой-то человек и смотрит на Эрлинга. Воспользовавшись паузой, этот человек спросил:

— Разрешите сесть за ваш столик?

— Нет! — отрезал Эрлинг и снова поднял глаза на Яспера.

Они даже не взглянули на этого человека, который, помедлив мгновение, отошел от них.

— Кто это? — спросил Яспер.

— А черт его знает! Так ты сказал?…

— Я тут много чего наговорил, — перебил его Яспер. — Как думаешь, кто еще позволил бы себе ответить так, как ты ответил сейчас этому человеку? Мне, во всяком случае, потребовалось бы много выпить, чтобы я мог позволить себе такое. А потом я бы всю ночь не спал, гадая, кто этот человек. Несмотря на свою досаду, я бы встал и любезно сказал ему что-нибудь в таком роде: Мне очень жаль, но я не припомню… А вот ты…

— Должен тебя огорчить, это был особый случай, — сказал Эрлинг. — Этот человек прекрасно понимал, что вмешался в разговор, который занимал нас обоих. Я только естественно реагировал на невежливость, какой никогда не позволяю себе по отношению к другим.