– Поможете мне с этим? – попросила я, и смущенный полисмен держал мою шляпку, пока я застегивала пуговицы. Перед тем как опустить вуаль, я улыбнулась ему.

У дверей меня поджидал наш великолепный экипаж, лошади лоснились, серебро упряжи сверкало на солнце. Поодаль затаился полицейский фургон. Джон, мой милый кучер, подсадил меня, обернул ноги меховым пледом и проигнорировал это недоразумение, что топталось неподалеку и яростно скребло бакенбарды. Пыхтя, Враг с трудом взгромоздился на сиденье рядом со мной.

– Томбс, Джон, и побыстрее, – сказала я величественно. – Мистеру Комстоку не терпится похвастаться трофеем.

Вот так мы и ехали по городу, я и мой Враг. Он сидел, уперев толстые ноги в пол, руки на коленях, взгляд устремлен прямо перед собой, улыбка то и дело мелькает на губах.

Ну прямо сытый кот.

– Вам, наверное, холодно? – вежливо осведомилась я. – Могу предложить вам мех. – Это горностай из России.

– Не надо, – отмахнулся он. – Не беспокойтесь.

О, храбрый и мужественный Комсток, не принявший горностая из рук дьяволицы!

– Скажите, неужто вам нравится ваша работа?

– Кто-то ведь должен очищать общество от язв.

Я засмеялась. Он только засопел в ответ. Некоторое время мы ехали молча.

– У вас есть мать? – спросила я наконец.

– Она умерла, когда мне было десять. Святая женщина.

– Мне было двенадцать, когда ушла из жизни моя мама. Умерла при родах.

– Как и моя, рожая десятого ребенка. Господь храни ее бессмертную душу.

– Значит, у нас много общего. Ваша вам когда-нибудь пела?

– Да.

– А какие песни? – не отступала я, несмотря на его его очевидное раздражение.

– «Благословение Господне» и другие гимны.

– Ясно. Мне мама пела «Кто бросил робу в рыбный суп миссис Мерфи», «Кэтлин Мавурнин» и другие ирландские песни. У нее был чудесный голос.

– Это ваш пунктик, мадам?

– Нет, сэр. Просто пытаюсь поддержать светский разговор. – Я вздохнула. – Но заверяю вас, если бы опытная акушерка вроде меня присутствовала тогда при родах, наши матери и сейчас были бы живы.

Он раздул ноздри.

– Я буду бороться с многоглавым чудовищем, с этой гидрой, искоренять непристойность и порок, где бы я их ни встретил.

Сам ты чудовище, захотелось мне сказать. Но вместо этого я спросила:

– Тридцать тысяч долларов могут положительно повлиять на исход этой нелепой истории?

Он осклабился и дернул себя за усы. Изо всех сил дернул.

– Я поклялся, мадам, что каждый день буду творить одно доброе дело во имя Господа нашего Иисуса Христа. Ваш арест – это мое доброе дело на сегодня.

– Подумайте, сколько богоугодных дел вы сможете совершить с тридцатью тысячами долларов.

Он не засмеялся. Неподкупный праведник.

– Статут номер 598 поправок Правительства США к Уложению о почтовом управлении представляет собой вот что. – Он достал из кармана бумажку и вручил мне. На листке было напечатано:

Никакие порнографические, пропагандирующие разврат или склоняющие к прелюбодеянию брошюры, книги, изображения, газеты, равно как любые другие публикации непристойного характера, никакие товары или предметы, спроектированные и изготовленные для предотвращения зачатия или прерывания беременности, письменные или печатные материалы, содержащие такую информацию, не могут пересылаться по почте. Лицо, сознательно сдавшее на почту для последующей пересылки или доставки адресату любого из вышеупомянутых товаров, наказывается штрафом в размере от $100 до 5000, либо тюремным заключением на срок от 1 года до 10 лет, либо каторжными работами на срок от 1 года до 10 лет, либо к нему применяются оба вида наказания.

Закон, сформулированный им самим. Было в нем в тот момент, когда я читала, что-то мальчишеское. И, кроме того, я видела, что мой арест для него навроде мести за несправедливость, испытанную им когда-то.

Раздел 5389. Лицо, во владении которого находится любое лекарство, препарат или иное средство, предотвращающее зачатие или тем или иным образом приводящее к аборту или рекламирующее помянутые средства, либо лицо, пишущее или печатающее любые материалы, где говорится, когда, где, как, кем и каким образом можно вступить во владение вышеуказанными товарами, наказывается каторжными работами сроком от 6 месяцев до 5 лет за каждое преступление либо штрафом в размере от $100 до 2000 плюс судебные издержки.

– А что, если я дам вам пятьдесят тысяч и мы обойдемся без всей это чепухи?

Возле суда экипаж облепили люди с блокнотами.

– Что за комедия? Вы постарались оповестить все газеты страны? Лишь бы прославить себя еще больше?

Но Комсток не обращал на меня внимания. Джон не стал ему помогать, а мне с поклоном подал руку.

Я очутилась лицом к лицу с газетными шакалами. Ту т уж даже Джон ничем не смог бы помочь. Со всех сторон выкрикивали вопросы:

– Вы раскаиваетесь в своих грехах, мадам?

– Где вы прячете тела?

Толпа напирала, притиснула меня к карете.

– Какие выдвинуты обвинения?

– Незаконное владение инструментами для врачебной практики. Владение непристойными материалами. – Комсток скрестил руки на груди, вскинул голову и, устремив взгляд в небо, заговорил о себе в третьем лице. Ну просто романтический герой. – Говорят, Энтони Комсток охотится только на мелочь. Говорят, Энтони Комсток боится пальцем тронуть крупную рыбу. Ну что же, джентльмены, сегодня вы видите, как обстоят дела на самом деле. Мадам – это вам не мелкая сошка. Сегодня усилиями Энтони Комстока самая нечестивая женщина Нью-Йорка предстанет пред правосудием.

Газеты на следующий день писали: Мадам Де Босак вошла в здание суда безмятежная, будто июньское утро. Но в действительности меня обуял беспросветный ужас. В так называемом дворце так называемого правосудия меня уже поджидал судья Джеймс Килберт, надевший ради меня черную мантию и отвратительный пыльный парик.

Я села на скамью и принялась озираться в поисках адвоката. Ни Моррилла, ни кого-то другого из адвокатской братии не было. Через некоторое время в зале появился Чарли, лицо мрачнее тучи. У меня кровь в жилах заледенела. Чарли сел прямо за мной, мы переговаривались шепотом. Публика на галерке, переполненной нашими противниками, не могла видеть наши лица.

– Милая моя, – прошептал Чарли.

– Мать твою! Гд е Моррилл?

– В пути. Направляется сюда.