Остаток фразы утонул в мучительном вздохе. Елену снова накрыло воспоминаниями. Эйфория после удачных экспериментов с Дессоль и сверхудачной операции на комитской ноге. Ощущение, что теперь она - чудесный доктор, сияющий в блеске совершенства, оставивший далеко за спиной жалкую, косную горе-медицину Ойкумены. Абсолютная уверенность, что так-то женщина оперировать не хочет и не стремится, но стоит по необходимости взять ланцет – и чудо исцеления неизбежно. Залихватский кураж, с которым она вырезала опухоль, будучи абсолютно уверенной, что и сейчас диагноз точен, рука тверда, знания непревзойденны. А затем шокирующий удар. Внезапное – прямо посреди дороги – осознание содеянного. И ужасающее понимание: нет, она не чудесный доктор, и ее залихватский кураж привел к гибели пациента.

Елена совершенно, ни капельки не жалела кулацкую морду, которая со сволочной семейкой наверняка свела бы девчонку в могилу. Но такое низвержение с высот тщеславия оказалось очень болезненно. Впрочем, удар по самолюбию женщина пережила бы, гораздо хуже было иное - когда здоровье патриарха начнет обваливаться, скорее всего, родичам хватит ума провести параллель. А дальше такую же умственную операцию с той же легкостью повторит суд. Хорошо, если горе-лекарь куда-нибудь денется из города к тому времени. А если нет? К тому же она показала цеховую грамоту, если имя запомнят, пользоваться документом дальше станет совсем уж опасно.

Не к месту и не к добру вспомнилась любимая шутка Деда: «У доброго доктора Айболита был злобный брат-близнец доктор Ойподох»

Ульпиан вздохнул, сделал пару глотков из кувшинчика. Целебный отвар успел остыть и неприятно горчил. Адвокат зажевал ватрушкой, встал, подтянув широкие рукава, прошелся вдоль стены с тремя узкими окнами.

- Что же, - сказал мэтр. – Дело непростое, должен заметить. С одной стороны, за вред, причиненный недобросовестным лечением, лекарь отвечает как за преступление, облеченное в умысел. А я все равно, что свидетель, очевидец добровольного признания, к тому же свидетель доверенный, чье слово имеет куда больший вес, нежели у простого человека.

Елена тяжело сглотнула, опять начала тереть глаза, уставившись сверху вниз на мэтра.

- С другой же стороны, - продолжил рассуждения адвокат, меряя шагами стену и потирая зябнущие ладони. – Момент преступления не случился. И неизвестно, воспоследует ли когда-либо. Страница неведомой старой книги, коя была прочитана в далеком детстве, не есть прочная основа для умозаключений. Таким образом, клаузула сего повествования следующая. Мы имеем признание в опасении наступления неблагоприятных последствий, кои не были предусмотрены и умышлены при совершении неких действий, направленных исключительно ради причинения блага.

Выговорив это на одном дыхании, Ульпиан сделал остановку, чтобы глотнуть еще целебного напитка. Елена потерла красный распухший нос, пытаясь разложить в голове и осознать монструозную конструкцию.

- И можно ли это считать признанием в обычном понимании? - со значением поднял вверх указательный палец мэтр. – Ведь нет ни последствий, ни умысла, ни разоблачения сторонним обвинителем.

- Опасная неосторожность? – робко предположила Елена и закрыла рот с такой резкостью, что едва не прикусила язык.

Ульпиан посмотрел на нее, а затем плечи юриста вдруг поникли, а взгляд – живой, полный огня профессионального интереса – поблек.

- Кого я обманываю, - пробормотал юрист. – Кого?.. И к чему все это?..

Он повернулся спиной к Елене и уставился в стену, будто мог видеть сквозь кирпичи, а также ночную тьму. Затем вымолвил, глухо, не оборачиваясь:

- Знаешь, давным-давно я начал изучать право, потому что видел в нем великого уравнителя. Богат ты или беден, знатен или убог, все равны перед Его Величеством Законом. Правосудие для каждого. Справедливость для всех, так я видел свое призвание. Пусть строгая, пусть зачастую суровая, но справедливость. К этому я стремился… и в общем получалось. Но в результате…

Он вздохнул, поежился, хотя мантия Ульпиана была подбита теплым мехом, а камин источал жар.

- Я могу быть и дальше прямым, словно копье. Тогда скажут, что я жил как юстициарий Старой Империи, презирающий гнев мирских владык, верный лишь Партидам. Потому что императоры и короли преходящи, но закон - вечен. Когда-нибудь скажут. Может быть… В этом случае безусловно я должен сообщить о твоем проступке и озаботиться рассмотрением дела, а также наказанием по справедливости.

Елена склонила голову, лихорадочно соображая, пытаясь разогнать пелену отчаяния. Не такого ждала она от работодателя и юриста! Если начнется расследование, ее грамота будет рассмотрена под лупой, всплывут несообразности жонглирования именами, Барон Лекюйе наверняка открестится… Все станет еще хуже нынешнего. Но с другой стороны, если рассудить, не глупостью ли это было – явиться к правоведу и рассказывать ему об отложенном убийстве пациента?

Да что за морок нашел на нее?!

И в очередной раз тихий голос прошептал на ухо: «убей». Это просто, с ее то навыками. В доме сейчас лишь три человека - глоссатор, его жена и ночной слуга. Кухарка живет отдельно и придет на рассвете. Сымитировать взлом и ограбление с убийством… Задача сложная, однако посильная, тем более, вся ночь впереди. Не оставить следов - плевая задача длятого, кто знает, что такое «криминалистика» и отпечатки пальцев.

Елена повернула в уме эту мысль, как зловещее и красивое насекомое, покрутила так и сяк, затем опомнилась, бросила в ужасе. Да что же это с ней… Почти задумалась над тем, как бы половчее зарезать трех вполне достойных людей, от которых видела только добро.

Елена сжала кулаки с такой силой, что коротко стриженые ногти впились в ладони мало не до крови. Боль отрезвила, позволила окончательно вымести гнусные побуждения словно веником.

- Но вот в чем беда… я не юстициарий Старой Империи, - пробормотал, почти прошептал юрист. – Я стар, я боюсь и ценю жизнь. Забавно… никакой ведь я теперь не правовед. Я просто…

Он умолк, будто не в силах выговорить скверное, роковое слово. И все же сказал:

- Я просто интриган. Интриган, который готов вымаливать позволение жить у тех, для кого Закон лишь смешные черточки на пергаменте… Се достойный итог долгой жизни. Что же до тебя…

Он повернулся к Елене, вроде бы решительно, энергично, распрямившись, как в суде, под пристальными взглядами недоброжелателей и противников. Но все же будто надломился некий глубинный стержень, в словах и жестах правоведа чувствовались сила и уверенность, но вымученные, как нездоровая, больная энергия, гальванизирующая труп. Внезапно юрист нахмурился, будто его посетила новая и неожиданная мысль, неприятная и требующая реакции.

- Хм… - пробормотал он. – А об этом я