и решила, что он стоит потраченных денег (к тому же не своих). Оставалось лишь продемонстрировать платье народу, желательно не вызвав скандал.

А надо ли мне это? – задалась она трезвым вопросом, глядя на деревянный «болван» с платьем. Прием, служанка, баронесса, дворяне… Базар житейской суеты – все вокруг, весь этот город. Да и весь мир впридачу.

Надо ли? Ну, а почему бы и нет?

Договорившись со швеями о доставке и пообещав рассказывать о замечательной артели «граду и миру», Елена тяжко вздохнула и отправилась в самый неприятный пункт назначения из намеченных сегодня.

* * *

- Разговаривайте, я пойду, - поставила в известность серая капитанша проституток и ушла, стуча по лесенке деревянными гвоздиками на подошвах. В подвале стало тихо, лишь потрескивали сальные свечи, да капало в углу.

Елена внимательно посмотрела на человека, сидевшего напротив.

Повитухам следует быть пожилыми, но возраст этой женщины Елена определить не могла. Немолодая, но старухой вроде бы не назвать. Сбивал с толку ярко выраженный анорексичный облик. Кости черепа так сильно выступали под желтоватой кожей, что казалось – вот-вот прорвутся наружу. Запавшие щеки оттягивали краешки губ настолько, что рот все время был приоткрыт, демонстрируя кривую полоску зубов. Нос торчал острым клинком, а глаза как будто усохли, перекатываясь в орбитах. С волосами дело обстояло не лучше, они выбивались из-под чепчика редкими прядями, больше смахивающими на паклю. Судя по тому, как свободно висело платье, ниже шеи дела обстояли ничуть не лучше.

Самоходный скелет, опасливо подумала Елена. Не помрет ли это чудо голодания прямо тут, за столом? В общем зрелище было устрашающим, и лекарке пришлось напрячься, чтобы не вздрогнуть от неприятия.

- Чавось? – спросила анорексичка. Голос у нее был под стать сложению, высокий и противный, как треск сучка под топором.

- Как твое имя?

- А нетути, - хмыкнула тощая. – Забыли дать.

- Да брось, - скривилась Елена. – Можешь ведь нормально говорить. Ты же городская.

- Могу, - женщина спорить не стала. – Да не хочу. Мне так ловчее да приятственнее.

- Как скажешь, - пожала плечами Елена. – Есть дело. Думаю, ты уже знаешь.

- Знаю, - опять же не стала отпираться худосочная тетка. – Семь золотых мерков.

- Неплохо, - двинула бровью Елена. – Больше сотни коп. Что ж вам всем так эта сотня далась… А чего сразу не десять золотых? Красивое число.

- Не, ты не поняла, - уточнила повитуха. – Не «солдатских», а «хороших», по двадцать четыре копы. Итого полторы сотни.

- Сто шестьдесят восемь, - машинально поправила Елена. Она чувствовала даже какое-то удовлетворение. Здесь, по крайней мере, все понятно сразу.

– Передай хозяевам мои наилучшие пожелания.

Она встала, не чинясь и не играя. В отличие от позорного торга за Витору сейчас у лекарки не было красной пелены перед глазами, лишь спокойствие и деловитая мысль – к кому же теперь обратиться?

- Эй-эй, - чуть заволновалась повитуха. – А дело как же?

Елена молча и безразлично махнула рукой, ленясь тратить время на пустые слова.

- Да ладно! – сделала попытку тощая. – То для тебя не деньги!

Елена уже поднималась по скрипучей лестнице, когда в спину ей прилетело:

- Ну, хорошо, хорошо! Сколько дашь?

Лекарка остановилась и добросовестно подумала. Не оборачиваясь, произнесла скучным и деловитым голосом:

- Я дам тебе два золотых в серебре. «Солдатских». Не нравится – говорить не о чем.

- Ну, накинь хоть чуточку! – буквально взмолилась повитуха. – Мне же половину квартальным отдать надо, чтоб они провалились! – судя по звуку, тетка смачно плюнула прямо на пол. – На шестнадцать серебряных денежек особо не проживешь. Меньше чем за пять взяться не могу! Не дай Параклет бежать из города на сальных салазках придется.

- Четыре. И больше ни монетки сверху, - посулила рыжеволосая в пол-оборота. Увы, следовало признать, что в таком контексте цена не столь уж и завышена.

- Жадина, - горько вздохнула тетка, и стало ясно – торг состоялся. – Деньги вперед!

- Ага, щас, - по-мужицки цыкнула зубом Елена. – Треть вперед, остальное когда подступит время.

- Жадина, - повторила тетка, уже без всякой горечи, с деловитостью профессионала. И сразу перешла к делу. – Так чего надо то? Вытравить ребятенка, пол поменять или еще какую дельность сделать?

- За дуру меня не держи, - поморщилась Елена, возвращаясь к столу. – Пол в утробе не меняется. Каким заделали, такой и родится.

- Ну, так не все ж про то знают, - с прежней деловитостью и обескураживающей прямотой сказала тощая. – Если покупателю деньги кошель прожигают, чего бы не взять? А там как повезет.

- Ну да, встречу… ангела посредь улицы или нет, - переиначила Елена крылатое изречение. – Половина на половину.

- Вот, - согласилась тетка. – Так чегось будем?

Положительно, этот ходячий суповый набор Елене даже понравился, немного, самую чуточку, но все же понравился. Деловитостью, неприкрытой жадностью без скользких обводок, а также явным пониманием своего дела.

- Как тебя звать? – спросила лекарка.

- А как хошь, мне без разницы, - тут же отозвалась тетка. – Денежка прозвищ не различает.

В полуподвале не было, разумеется, никакого хронометра, но судя по сгоревшим свечам, разговор занял не менее часа. Елена кропотливо выспрашивала о родовых проблемах, тетка отвечала, вроде бы откровенно, ничего не скрывая. Лекарка злилась на себя за то, что не догадалась прихватить церу или бумаги для записей, столько разных нюансов оказалось в деторождении.

- А еще когда матка опущается, ее можно горшком вытянуть на прежнее место, - вещала безымянная повитуха. – Но то ненадолго. Однакож бабе облегчение дает пребольшое.

- Горшком? – не поняла Елена.

Анорексичка подробно описала процесс. Требовалось взять «махотку», то есть большой горшок с высоким горлышком, разогреть и поставить на живот в определенном месте. Остывая, горшок втягивал ткани как обычная медицинская банка, смещая матку обратно. Сняв остывший сосуд, живот обязательно требовалось правильно забинтовать, чтобы все не вернулось обратно, когда роженица встанет на ноги. Остроумное решение, подобранное эмпирическим путем на бесчисленных попытках.

Так, продираясь через мудреную смесь рабочих рецептов и дремучих суеверий, Елена приблизилась к главному вопросу – отчего умирают матери при кесаревом сечении?

- Да кто ж их знает! – искренне воскликнула повитуха. – То ж Параклет всем жизни отмеряет.

И задвинула косноязычную, но