— Я оставил несколько толовых шашек. На всякий случай. Я понимаю, выхода у нас нет. Барс сумеет это сделать. — Голос у сержанта был глухой и срывался.

Тужлов молча погладил овчарку.

Сержант, не мешкая, связал толовые шашки, вставил в одну из них запал и прикрепил этот груз к спине Барса. Выждав еще минуту-другую, Федотов привлек собачью морду к себе, потом поджег короткий обрезок бикфордова шнура и тихо приказал:

— Барс, вперед!

Овчарка выпрыгнула из окопа и бросилась прямо к танку, который уже взобрался на насыпь и разворачивался в сторону моста.

Сильный взрыв повредил машину и застопорил движение колонны. И буквально через минуту в окоп спрыгнул командир саперов старший лейтенант Нестеров:

— К взрыву все готово!

Сначала под ногами качнуло землю. Потом донесся мощный раскатистый звук, и тотчас в ярко-огненном отсвете зарева, будто игрушечные, вздыбились вверх стальные фермы моста. На какой-то миг застыв в воздухе, все это обрушилось вниз, и еще некоторое время сзади стоял ворчливый грохот укладывающегося на дно реки железа. С ходу пробившись через слабый заслон врага, пограничники болотом уходили к своим. Когда перестрелка мало-помалу затихла, старший лейтенант разрешил короткий привал: с собой несли раненых, и люди выбились из сил. Тужлов устало опустился на замшелую корягу, окунул руку в раскисшую болотную воду и провел ею по разгоряченному лицу. Кто-то тихо тронул его за плечо. Это был ефрейтор Ворона.

— Товарищ старший лейтенант, там Шеин вас клыче…

Костя Шеин умирал. Булькающий хрип вырывался из его простреленной груди. Лицо было влажным от испарины. Он был еще в сознании. Тужлов взял уже тронутую холодком Костину руку и низко склонился над ним. И вспомнилось ему другое рукопожатие, когда встретил Шеина зимой, в снег, — тот возвращался из отпуска и шел со станции с огромной посылкой волжских яблок.

— Василий Михайлович… — Костя узнал его. — Тут адрес, передайте родным, — он сделал тщетную попытку дотянуться до нагрудного кармана, — только подготовьте маму… она не переживет. — Силы покидали Шеина, он с трудом выговаривал слова: — Похороните меня со всеми… у «Береговой крепости»… Прощайте…

Тужлов встал и быстро отошел в сторону. Беззвучные рыдания сотрясали его тело.

В ту же ночь начальник пограничных войск Молдавского округа генерал Никольский доложил по телефону в Москву: «На участке 25-го пограничного отряда противника на нашей территории нет…»

Утром 2 июля начальник 5-й пограничной заставы старший лейтенант Тужлов получил приказ от командования пограничного отряда выйти из боя, покинуть заставу и приступить к выполнению задач по охране тыла действующей армии в составе пограничного полка…

Шел  о д и н н а д ц а т ы й  д е н ь  войны.

Они в последний раз поднялись на Стояновский кряж. Перед ними с севера на юг простиралась почерневшая, выжженная земля. И по ней, подобно серой гадюке, настороженно скользил Прут. Два черных провала с обломками разрушенных мостов метили реку.

Их было шестнадцать. Шестнадцать из шестидесяти трех, начавших войну у молдавского села Стояновка. Взгляд каждого из пограничников был прикован к клочку обожженной, истерзанной земли, который в их памяти навсегда оставался «Береговой крепостью», к шоссейной насыпи, укрывшей их погибших товарищей, к границе, которую они оставляли с болью в сердце и мысленно поклялись вернуться сюда. Они еще не знали, как долог и труден будет тот путь, какой ценой придется им заплатить за него, кто из них сложит голову в предгорьях Кавказа, у стен Сталинграда, на Курской дуге, а кто дойдет до Вены и Берлина…

Этого они знать не могли.

Впереди было еще 1407 дней войны…

Вечер. Догорает, садится за рекой отпылавшее за день щедрое молдавское солнце.

Мы с лейтенантом Михальковым не спеша обходим территорию бывшей «Береговой крепости», подолгу задерживаемся у обвалившихся, заросших травой окопов и траншей, разрушенных, а некогда грозных, неприступных дзотов, у насыпи, у противотанковых рвов. Тянет от реки прохладой, но земля еще пышет жаром, и вместе с ним исходит из нее густой, терпкий запах. Неподалеку от казармы старой заставы, а точнее, того, что от нее осталось, под сенью раскидистого орешника и щедрого яблоневого сада, мы останавливаемся с ним у скромного белого обелиска. На нем написано:

«ЗДЕСЬ В ПЕРВЫЕ ДНИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ МУЖЕСТВЕННЫЕ ПОГРАНИЧНИКИ ЗАСТАВЫ СТАРШЕГО ЛЕЙТЕНАНТА ТУЖЛОВА В. М. СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ, ЗАЩИЩАЯ СВЯЩЕННЫЕ РУБЕЖИ СОВЕТСКОЙ РОДИНЫ ОТ НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ.

ДОБЛЕСТНЫЕ ВОИНЫ ЗАСТАВЫ В ТЕЧЕНИЕ И ДНЕЙ В ЖЕСТОКИХ НЕРАВНЫХ БОЯХ УНИЧТОЖИЛИ СВЫШЕ 1000 ГИТЛЕРОВЦЕВ.

ЗА МУЖЕСТВО И ОТВАГУ, ПРОЯВЛЕННЫЕ В БОЯХ, ПРИСВОЕНО ЗВАНИЕ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА А. К. КОНСТАНТИНОВУ, В. Ф. МИХАЛЬКОВУ, И. Д. БУЗЫЦКОВУ».

Мы молча стоим перед обелиском, и каждый думает о своем. Я — о том, что встало передо мной из глубин памяти и пронеслось с ошеломляющей быстротой за одиннадцать дней того далекого сорок первого. Анатолий Михальков… О чем может думать начальник заставы Трех Героев Советского Союза, один из которых — родной ему человек, его отец? Смотрю на серьезное, чуть отрешенное лицо лейтенанта и вспоминаю наш недавний разговор. «Трудно нам, — говорил Михальков. — Застава наша — преемница «Береговой крепости». Ее героическую историю все здесь знают, а многие в Стояновке и помнят тех ребят. Вольно или невольно нас сравнивают с ними. Мы у всех на виду. Пройдет пограничник по селу — внимание к нему особое. Случится что на заставе — все село в беспокойстве, шлют делегацию: нужно ли чем помочь? Сами понимаете, все это нам надо оправдывать. Другими словами, быть постоянно начеку, отмобилизованными, готовыми к схватке…» Михальков, конечно, не говорит об этом, но ему-то, знаю, трудней вдвойне. Отца здесь, в Стояновке, хорошо знали, он часто приезжал сюда, в год своей смерти тоже… И даже чисто внешнее их сходство неспроста здесь подчеркивают: хотят его видеть таким же, каким был отец.

Догорал, заканчивался день. Долгий летний день.

Заканчивались пограничные сутки. Первые дни лейтенанта Михалькова самостоятельные, в качестве начальника заставы. И такие скоротечные. Михальков, как мне показалось, с сожалением посмотрел на часы. Лейтенанта можно было понять. День его командирства выпал ничем не примечательный. Вхолостую сработала ночью «система», а вместо нарушителей оказались обыкновенные кабаны. Утром — нелицеприятный разговор с директором совхоза по поводу кукурузного поля. Письмо шефам в Славянск. Встреча на мосту с румынским пограничным нарядом. Приглашение на свадьбу. Вот и все события. Конечно, ему бы хотелось, чтобы именно в этот день случилось что-то невероятное, выпало бы и на его долю испытание, которое хоть сколько-нибудь было соразмерно прошлому. Но ничего такого не случилось.

«А может, это и не самое главное? — мысленно спрашиваю я у молодого лейтенанта. — Может, значительно важнее то, чтобы тот же дед