Ширли с сомнением нахмурила брови.

— Фильмы ужасов — это не мое.

— А вы поднатужьтесь!

Переспросил: «Точно все в порядке, может, перевести вас на ту сторону?» Как старушку, которая боится потока машин.

Он не отставал, и она пошла за ним и завернула в кофейню, где торговали вдобавок цветами, сластями, курицей-гриль, электрическими лампочками и прочим барахлом. Усмехнувшись, Ширли поискала взглядом, нет ли ножа для колки льда или пилы по металлу, — пригодилось бы для урока.

Что-нибудь кровавое!.. Что ж ей теперь, превратить свои уроки в «Техасскую резню бензопилой»? Надо спросить у Гэри, может, он что подскажет…

Стоп! У Гэри она спрашивать не будет. Ей придется привыкнуть обходиться без его советов.

Пусть себе отправляется искать отца, она не будет ему мешать. Дальше она пойдет одна. Хромая и спотыкаясь.

В душе у нее наливалось тяжестью неумолимое чувство одиночества — как глыба льда. Поежившись, она попросила у пакистанца за кассой кофе-латте и пачку сигарет. Курение опасно для вашего здоровья. Вот она и доведет себя до могилы. Медленно, но верно. Одиночество тоже опасно для здоровья. Почему этого не пишут на сигаретах, шампуне и бутылках вина? Одна, теперь она совсем одна! Никогда еще ей не приходилось оставаться одной. Мужчина ей был не нужен. У нее был сын.

Она заказала еще один латте и покосилась на пачку сигарет.

Каков теперь из себя Дункан Маккаллум? Все так же привлекателен? Все так же боевит? Все так же уверяет, будто в Москве на него набросился на улице пьяный русский и он укокошил его на месте ударом сабли?.. Гэри понравится, что отец у него такой красавец, дерзкий, бесстрашный. В глазах Гэри он так и засияет. Дункан Маккаллум — герой!.. «Тоже мне, — фыркнула Ширли. — Да ноль он, ноль без палочки!..» Голос рассудка одернул: «Хватит, голубушка, хватит сочинять. Не мешай парню жить. Отойди в сторонку и займись лучше собственной жизнью…»

«А что моя жизнь? Моя жизнь прекрасна, — возмутилась в ответ Ширли. — Только ничего в ней больше нет. Пустой коробок, а в нем несчастный жук с оборванными лапками. Даже спички нет, сигарету нечем зажечь!» — «А кто виноват? — не унимался голос рассудка. — Был у тебя прекрасный принц с душой нараспашку, кто дал ему от ворот поворот? Что? Нечего сказать?»

«Оливер? — прошептала Ширли. — Оливер? Так он куда-то… куда-то делся».

А с чего это он куда-то делся? Сглазили его, что ли?

Вот то-то и оно…

От Оливера ни слуху ни духу.

И вряд ли он объявится.

Когда она вернулась из Парижа, он позвонил — веселый и преисполненный решимости.

— Когда увидимся? Есть пара предложений.

— Мы больше не увидимся. — Набрала в грудь воздуху и добавила: — Я в Париже влюбилась… Как-то неожиданно вышло…

Он попытался пошутить:

— Влюбилась на вечер или всерьез и надолго?

— Всерьез и надолго, — ответила она и закусила губу, чтобы не признаться, что соврала.

— Понятно. Зря я тебя отпустил… Сам виноват… Есть такие романтические города, что не захочешь, а вляпаешься. Рим, Париж… Девушек туда отпускать нельзя. Разве что приставлять к ним компаньонок. Пожилых бородатых англичанок.

Он, похоже, не особенно расстроился. Ее это задело.

И с тех пор она только о нем и думала.

С тех пор она больше не ездила в Хэмпстед-Хит купаться в ледяном пруду.

Уже три недели. Она считала дни. Считала ночи. И сердце у нее сжималось — хотелось завыть от горя.

«А не махнуть ли тебе к холодному пруду?» — предложил внутренний голос. «А смысл? — буркнула в ответ Ширли. — Он меня уже сто раз забыл…» — «Ну-ну! Бери велосипед, жми! Молчишь? Боишься?» — «Это я-то боюсь? — вознегодовала Ширли. — Да ты с кем говоришь? А кто работал на секретной службе Ее Величества? Мне не привыкать к опасности, я знаю, как ее нейтрализовать. Знаю, как захватить двойного шпиона, или, там, если по Лондону шатается террорист. Буду я, по-твоему, бояться какого-то бедолагу в велюровых штанах с пузырями на коленях?..» — «Эк расхвасталась!..» — «Это не хвастовство, а трезвый взгляд на вещи. Например, я, Ширли Уорд, могу в двадцать секунд разминировать бомбу в микроволновке. И умею, когда нужно наладить слежку, так хитро пожать человеку руку, что у него на ладони останется намагниченная пленка, а он ничего не заметит. Что, съел, голос рассудка? Нечем крыть?» — «Допустим… Но я не о таком страхе говорю! Я о другом, глухом, глубоком страхе — страхе завязать с кем-то по-настоящему близкие отношения…» — «Подумаешь! Ничего я не боюсь! Я могу скрутить человека в секунду — напасть сзади и вмазать кулаком между лопаток…» — «Ну так езжай в Хэмпстед, окунись в холодный пруд! Тут надо побольше храбрости, чем чтобы напасть сзади!»

Ширли выпятила губу. Она поразмыслит. Не факт, что оно того стоит. Она расплатилась за кофе, задержалась взглядом на пачке сигарет и решила оставить ее на столике.

Она еще подождет доводить себя до могилы.

Внутренний голос рассердил ее, и это пошло ей на пользу. Она решила пойти домой и хорошенько подумать, чем впечатлить школьников вместо «Резни бензопилой».

«Как узнать, что ты нашел свое место в жизни?» — размышлял Филипп, прихлебывая утром кофе у входа в маленький парк.

Этого он не знал.

Но знал, что счастлив.

Он долго был человеком, который, как говорится, преуспел. У него было все, что полагается счастливчику, но про себя он знал, что чего-то ему не хватает. Он не задерживался подолгу на этой мысли, но на минуту у него нет-нет да щемило сердце и портилось настроение.

От Жозефины вестей не было. Он не торопил события. Еще несколько недель назад это вынужденное ожидание оскорбляло его и огорчало, но сейчас он с готовностью с ним мирился. Он больше не мучился, что ее нет рядом, — он понимал ее, порой ему хотелось объяснить ей: счастье — это же так просто, так просто!..

В этом он был уверен, потому что сам был беспричинно счастлив.

По утрам он бодро вставал, завтракал, ловил веселый оклик Александра: «Пока, папа, я в школу!» — гудение фена, которым Дотти укладывала в ванной волосы, оперные рулады Бекки, голос Анни — та каждое утро являлась на кухню с вопросом, что сегодня готовить. Раньше дом стоял пустой и молчаливый. Теперь здесь не смолкали шаги, смешки, пение, радостные восклицания. Он жевал ветчину, читал газету, отправлялся на работу или оставался дома, улыбался, когда звонил Жаба и жаловался на убытки. Он плевать хотел на убытки. Он ничего не ждал.

Ждать было незачем.

Он всему радовался, всем наслаждался.

В пять они с Беккой устраивали чаепитие. Ставили на стол китайский чай и бутербродики с зеленым салатом. Чашки и блюдца были яркие, расписные — вустерский фарфор. Они обсуждали, что произошло за день, что будет вечером, замечания Александра, голос тенора в старой записи, сравнивали его с другим певцом, Бекка принималась напевать, он прикрывал глаза.