Она перевела на английский язык роман Визенталя «Кристина», действие которого происходит во время восстания в Варшавском гетто, отредактировала английский перевод «Подсолнуха», писала Визенталю о книгах, которые читала, о фильмах, которые смотрела, присылала вырезки из заинтересовавших ее газетных статей, а когда он сообщил ей, что получает угрозы, впала в истерику. «Я вся дрожу, – писала она. – Мне хочется заплакать, чтобы успокоиться, но я не могу. Умоляю тебя, будь осторожен! Не ходи по городскому парку. Как ты добираешься до работы? Я в полном шоке. Ну вот, наконец-то мне удалось заплакать от страха. Даже когда ты ездишь на машине, меняй маршрут, а когда из машины выходишь, пусть тебя кто-нибудь встречает, даже если это будет дорого стоить. Достаточно ли у тебя денег? Надо ли мне организовать сбор пожертвований?»

Она писала, по крайней мере, раз в неделю, а иногда даже по два раза в день, и большинство ее писем были объемом от трех до пяти страниц. Она обсуждала с Визенталем современные события: войну во Вьетнаме, движение гомосексуалистов, нарушения прав человека в Африке, проблему ядерного оружия, – а также писала, что мир превращается в Содом и Гоморру и приближается к своему концу. Высказывалась она и об Израиле. «Я считаю, – говорится в одном писем, – что нам нельзя отказываться от некоторых территорий». Под «территориями» она имела в виду Голанские высоты и Иерусалим.

Она рассказывала о своих кошках и домашних растениях, о шишке, появившейся в «несимпатичном месте» на ее теле, о денежных проблемах, а о своих друзьях писала так, словно они были и друзьями Визенталя: этот сделал то-то, а та сказала то-то, этот позвонил, а та забежала в гости. «Кей и Берт довезли меня до метро в Куинсе, а оттуда добраться уже было легко. В 6:50 я уже находилась на 86-й улице и в Лексингтоне».

Иногда она кокетничала с Визенталем, как девочка, а иногда вела себя, как его мать. Например, когда он собирался в Нью-Йорк, напоминала ему, чтобы он взял с собой теплую верхнюю одежду, свитер, перчатки и шарф, и договаривалась с гостиницами, чтобы ему помогли донести до номера чемоданы.

В 1975 году она написала, что решила со вторым мужем развестись. По ее словам, тот уже успел найти себе квартиру, но ей самой пока этого сделать не удалось. Однако Визенталь, который уже из предыдущих ее писем знал, что у нее с мужем нелады, ответил осторожно: «Ты должна понимать, что мне трудно дать тебе совет, потому что я в этом вопросе необъективен».

Время от времени Дьюкс приезжала в Европу, однако не в Вену. Судя по всему, они встречались в Амстердаме. На их совместной фотографии она смотрит на него счастливыми глазами, а он улыбается умиротворенной улыбкой. Видно, что им друг с другом хорошо.

Его письма к ней были короче, чем ее, и хотя к ее жизни он интерес и проявлял, однако собственную душу раскрывал перед ней редко и нуждался, по-видимому, главным образом в ее обожании и поддержке. Однажды, вернувшись из отпуска и не найдя от нее письма, он написал: «Пожалуйста, напиши мне, как ты. Сразу по возвращении мне пришлось ехать в Германию, чтобы выступить в качестве свидетеля на суде над одним антисемитом, и мне устроили там такую антисемитскую демонстрацию, что ее трудно описать словами. Пожалуйста, напиши мне!!!» Это было в разгар конфликта с Крайским. Ева попыталась уговорить дирижера Леонарда Бернстайна выступить в поддержку Визенталя, но безуспешно.

Ее любовь к Визенталю так никогда и не угасла, но он, судя по всему, своих чувств к ней – как и к некоторым другим людям тоже – сохранить не сумел.

Судебный процесс по иску Визенталя к Крайскому тем временем продолжался, однако на заседания Визенталь не ходил. Однажды, когда он сидел в приемной у врача, профессора Курта Польцера, дверь кабинета Польцера открылась, и оттуда, вместе с самим профессором, вышел пациент. Это был Крайский. Он остановился возле Визенталя, но ничего не сказал. Визенталь тоже молчал. Ничего не говорил и профессор. «Как он себя чувствует?» – спросил, наконец, Визенталь, обращаясь к Польцеру. Крайский с трудом подавил улыбку и вышел.

Судья Бруно Вайс не оставил от улик Крайского камня на камне. Свидетель, утверждавший, что знал о сотрудничестве Визенталя с Оберлендером, к тому времени уже умер; один из двух свидетелей, говоривших, что видели Визенталя в Тарнуве, – тоже; что касается Карла Хайнца Вайдницера (который, даже по мнению самой канцелярии Крайского – как свидетельствует один из служебных документов, – действовал из антисемитских побуждений), то он был вызван для дачи показаний, но судья пришел к выводу, что его показания никакой юридической силы иметь не могут, так как за много лет до того он заболел амнезией. В результате Крайский был признан виновным в клевете и суд присудил ему заплатить Визенталю денежную компенсацию. Однако через несколько месяцев после этого, в июле 1990 года, Крайский скончался, а его наследники платить отказались.

Этот суд, который сам же Визенталь инициировал, представлял собой самую масштабную попытку доказать, что он сотрудничал с нацистами, и с этой целью Крайский задействовал весь находившийся в его распоряжении административный ресурс. Но хотя его адвокат Гюнтер Блеха, брат министра внутренних дел, получил материалы, собранные спецслужбами нескольких стран, доказать он так ничего и не смог.

Архивы спецслужб ГДР и Польши были впоследствии для исследователей открыты. Материалов, доказывающих, что Визенталь сотрудничал с нацистами, в них нет. Его фотографии часто публиковались в газетах, и он много выступал на телевидении, но, несмотря на его большую известность, ни один из бывших узников концлагерей ни разу в нем не опознал капо и ни один нацистский ветеран ни разу на него не показал пальцем как на коллаборациониста.

Между первым и вторым раундами своего конфликта с Крайским Визенталь опубликовал книгу, где утверждалось, что Христофор Колумб был евреем. Историком, как и писателем, Визенталь не был, но, за исключением своей коллекции марок, ничто так любил, как загадки истории. Подобно альпийским озерам, история была для него неисчерпаемым кладезем увлекательных тайн.

Гипотеза о еврейском происхожении Колумба (которую выдвигали до него и другие) заинтересовала его еще в 50-е годы, в период сотрудничества с американцами. Он был обязан им жизнью и чувствовал глубокую потребность отплатить добром. Как бы это было прекрасно и символично, если бы оказалось, что Америка обязана своим открытием еврею! В течение двадцати последующих лет он читал каждую книгу об открытии Америки, которую только мог достать, собирал даты, имена и разного рода информацию, а когда смог уже себе это позволить, посетил также библиотеки, расположенные в старинных итальянских и испанских монастырях. Особенно интересовала его загадочная завитушка, которую Колумб в письмах к сыну имел обыкновение помещать в верхнем левом углу. Достаточно небольшого усилия зрительного воображения, чтобы увидеть в ней ивритскую аббревиатуру, которую верующие евреи помещают перед каждым написанным текстом и которая означает «С Божьей помощью».