Старший Филипп, злобный и аморальный, знаменитый главным образом бесчисленными переходами из одной фракции в другую, был все еще жив и иногда посещал собрания Сената, но те дни, когда он обладал силой и влиянием, давно миновали. И сын не мог послужить достойной заменой отцу, считал Цезарь, ни в отношении порока, ни в отношении влияния. Молодой Филипп был слишком рьяным эпикурейцем. Он предавался чревоугодию, любил рыбу, с удовольствием выполнял свои обязанности в Сенате и поднимался по cursus honorum, потому что имел на это право, никогда не враждуя ни с одной политической фракцией. Он ухитрялся ладить и с Катоном, и с Цезарем, хотя предпочитал компанию Цезаря компании Катона. Он был женат на Геллии, а после ее смерти решил больше не жениться, чтобы не навязывать мачеху сыну и дочери.

Между Цезарем и Гаем Октавием существовал еще один побудительный мотив для дружбы: после смерти первой жены Октавия (то была некая Анхария из богатой преторской семьи) он просил руки племянницы Цезаря Атии, дочери младшей сестры Цезаря. Ее отец Марк Атий Бальб спрашивал мнение Цезаря об этом союзе, потому что Гай Октавий происходил из незнатной семьи, просто очень богатой, из города вольсков Велитры в Южном Лации. Помня лояльность Октавия в Митиленах и зная, что он без ума от красивой и восхитительной Атии, Цезарь посоветовал согласиться на брак. У Октавия осталась дочь от первой жены — к счастью, хорошая девочка, не злая. Но сына не было, так что никто не смог бы лишить наследства возможного сына, которого родила бы своему мужу Атия. Их поженили, и Атия въехала в один из красивейших домов Рима, расположенный на темной стороне Палатина, в конце аллеи под названием Бычьи Головы. И в октябре позапрошлого года Атия родила своего первого ребенка — увы, девочку.

Естественно, разговор вертелся вокруг «Каменных анналов» и «Комментариев царей», хотя из уважения к Октавию и Филиппу Цезарь очень старался отвлечь внимание своих более ученых гостей от этой темы.

— Конечно, ты — признанный авторитет по древним законам, — сказал Цицерон, готовый уступить превосходство в области, которую он считал не самой важной в современном Риме.

— Благодарю, — серьезно отозвался Цезарь.

— Жаль, что больше нет информации о повседневной деятельности царского двора, — сказал Варрон, только что вернувшийся после длительного пребывания на Востоке, где находился в качестве знатока естественных наук при Помпее и по совместительству — его биографа.

— Да, но из этих двух документов мы теперь имеем абсолютно ясную картину процедуры суда за perduellio, и это само по себе уже поразительно, — сказал Нигидий Фигул, — учитывая maiestas.

— Maiestas — это изобретение Сатурнина, — сказал Цезарь.

— Он изобрел maiestas только потому, что никого нельзя было обвинить в измене по старой форме, — быстро заметил Цицерон.

— Жаль, что Сатурнин не знал о существовании твоих находок, Цезарь, — мечтательно произнес Варрон. — Двое судей без присяжных — и совсем другой результат судебного процесса!

— Чушь! — воскликнул Цицерон, выпрямляясь на ложе. — Ни Сенат, ни комиций не разрешат слушания в уголовном суде без присяжных!

— Но самое интересное, — добавил Нигидий Фигул, — что сегодня живы лишь четверо потомственных судей. Ты, Цезарь, твой кузен Луций Цезарь, Фабий Санга. И Катилина, как ни странно! Все другие патрицианские семьи не принимали участия в суде, когда Горация судили за убийство своей сестры.

Филипп и Октавий явно скучали, поэтому Цезарь снова попытался сменить тему.

— Когда ожидаете прибавления? — спросил он Октавия.

— Через неделю.

— Это будет мальчик или девочка?

— Мы думаем, на этот раз мальчик. Третья девочка от двух жен — это было бы жестоким разочарованием, — вздохнул Октавий.

— Я помню, что перед рождением Туллии я был уверен, что появится мальчик, — усмехнулся Цицерон. — И Теренция тоже не сомневалась. А оказалось, что нашего сына нам суждено было ждать целых четырнадцать лет.

— Не слишком ли велик перерыв между попытками, Цицерон? — спросил Филипп.

На это Цицерон ничего не ответил, только покраснел. Как большинство амбициозных «новых людей», взбиравшихся по социальной лестнице, он был обычно не в меру стыдлив, хотя иногда ему в голову помимо воли приходили потрясающие остроты. Аристократы, уверенные в себе, могли позволить себе соленое словцо. Цицерон — не мог.

— Женщина, чей муж является смотрителем старых зданий собраний, говорит, что будет мальчик, — сказал Октавий. — Она привязала обручальное кольцо Атии к нитке и держала его перед животом. Оно быстро вращалось слева-направо. Верный знак, сказала она.

— Ну, будем надеяться, что она права, — сказал Цезарь. — Моя старшая сестра рожала мальчиков, но в семье рождаются и девочки.

— Интересно, — спросил Варрон, — сколько людей фактически судили за perduellio во времена Тулла Гостилия?

Цезарь подавил вздох. Пригласить на обед троих ученых и двоих эпикурейцев — глупо. К счастью, вино оказалось великолепным, как великолепны были и повара Общественного дома.

Новости из Этрурии пришли через несколько дней после этого обеда у великого понтифика. О них сообщила Фульвия Нобилиор.

— Катилина послал Гая Манлия в Фезулы набирать армию, — доложила она Цицерону, устраиваясь на краю ложа и вытирая пот со лба, — а Публий Фурий делает то же самое в Апулии.

— Доказательства? — резко спросил Цицерон, чувствуя, как и у него вдруг выступил пот на лбу.

— Никаких, Марк Туллий.

— Это тебе Квинт Курий сказал?

— Нет. Я подслушала, когда он говорил с Луцием Кассием прошлым вечером после обеда. Они думали, что я ушла спать. После выборов они вели себя очень тихо, даже Квинт Курий. Результат выборов оказался ударом для Катилины, и я думаю, он сделал перерыв в своей деятельности, чтобы опомниться. Прошлым вечером я первый раз услышала, что они о чем-то шепчутся.

— Ты знаешь, когда Манлий и Фурий начали действовать?

— Нет.

— Значит, тебе неизвестно, как далеко могла продвинуться вербовка? Например, мог бы я получить подтверждение, если бы послал кого-нибудь в Фезулы?

— Не знаю, Марк Туллий. Хотела бы знать, но увы.

— А что Квинт Курий? Он — за открытую революцию?

— Я не уверена.

— Тогда постарайся узнать, Фульвия, — сказал Цицерон, пытаясь сдержать раздражение. — Если мы сможем убедить его дать показания в Сенате, сенаторам придется поверить мне.

— Будь спокоен, муж, Фульвия сделает для тебя все, — сказала Теренция и выпроводила посетительницу.

Уверенный, что мятежные силы будут вербовать рабов, Цицерон послал в Фезулы очень сообразительного и приличного человека, дав тому указание записаться в армию. Зная, что многие в Палате считают его легковерным, слишком жаждущим кризиса, чтобы чем-то отличить свое консульство, Цицерон занял этого раба у Аттика. Поэтому раб мог свидетельствовать, не будучи лично подчиненным Цицерону. Но, увы, когда он возвратился, он мало что мог сообщить. Что-то определенно происходило, и не только в Фезулах. Беда в том, что рабы, как ему говорили, когда он стал собирать информацию, происходили не из Этрурии. В Этрурии достаточно свободных людей. Трудно сказать, что означал этот ответ, так как, конечно, в Этрурии имелось достаточно рабов — как в любом другом месте в Италии и за ее пределами. Весь мир зависел от рабов!