— Если это действительно восстание, Марк Туллий, — заключил слуга Аттика, — тогда это восстание свободных людей.

— И что дальше? — спросила Теренция за обедом.

— Честно говоря, не знаю, дорогая. Вопрос в том, как поступить: созову ли я Сенат и повторю попытку или буду ждать, пока не смогу найти несколько вольноотпущенников-агентов и представить неопровержимые доказательства.

— У меня такое чувство, что найти неопровержимые доказательства будет очень трудно, муж. Никто в Северной Этрурии не доверяет чужакам, свободным или рабам. Они привержены своим семьям и очень скрытны.

— Тогда, — вздохнул Цицерон, — я созову собрание Палаты послезавтра. Если не будет другого результата, по крайней мере, оно покажет Катилине, что я продолжаю следить за ним.

Как и предвидел Цицерон, другого результата не было. Сенаторы, которые не уехали на море, в лучшем случае отнеслись к заявлению старшего консула скептически, в худшем — стали оскорблять его. Особенно старался Катилина, который присутствовал на заседании, но держался удивительно спокойно для человека, чьи надежды на консульство потерпели крах. На этот раз он не пытался разражаться тирадами в адрес Цицерона. Он просто сидел на своем стуле и терпеливо, спокойно отвечал. Хорошая тактика, которая произвела впечатление на скептиков и вызвала восхищение у его сторонников. Шумного и жаркого спора не получилось. Разговор протекал вяло и постепенно сходил на нет, а затем заседание было прервано внезапным вторжением Гая Октавия, который показался в дверях, приплясывая и издавая радостные вопли:

— У меня сын! У меня сын!

Довольный тем, что получил предлог закрыть позорное для себя собрание, Цицерон отпустил своих чиновников и присоединился к толпе, собравшейся вокруг Октавия.

— Значит, гороскоп благоприятный? — спросил Цезарь. — Учти, они всегда благоприятны.

— Скорее удивительный, чем благоприятный, Цезарь. Если верить астрологу, мой сын, Гай Октавий-младший, в конце концов будет править миром, — хихикнул гордый отец. — Но я поверю этому! Я дал астрологу сверх того, что требовалось.

— В моем гороскопе очень много говорится о непонятных грудных болезнях, если верить моей матери, — сказал Цезарь. — Но она никогда мне его не показывает.

— А мой сообщает, что у меня никогда не будет денег, — сказал Красc.

— Хорошее предсказание делает женщин счастливыми, — заметил Филипп.

— Кто пойдет со мной регистрировать рождение у Юноны Луцины? — спросил сияющий Октавий.

— Кто же, как не дядя Цезарь, великий понтифик? — обнял Цезарь Октавия за плечи. — И я требую, чтобы после этого мне показали моего нового племянника.

Восемнадцать дней октября прошли без важной информации из Этрурии и Апулии. Не было ничего и от Фульвии Нобилиор. Иногда приходили письма от агентов Цицерона и Аттика, но они оставляли мало надежды на появление неопровержимых доказательств зреющего мятежа, хотя в каждом из этих посланий утверждалось, что что-то определенно происходит. Главная беда, казалось, заключалась в том факте, что не было реального ядра заговора. Только небольшое шевеление в одной деревне, потом в другой, в каком-нибудь заброшенном поместье центуриона Суллы или в таверне ветерана Суллы. Но как только появлялось незнакомое лицо, все начинали беспечно прохаживаться взад-вперед, посвистывая с невинным видом. В самих Фезулах, Арреции, Волатеррах, Эзернии, Ларине и других городских поселениях Этрурии и Апулии ничего не было замечено, кроме экономической депрессии и мучительной бедности. Везде дома и земельные участки выставлены на продажу, чтобы выплатить долги, но никаких признаков присутствия их прежних хозяев.

И Цицерон устал, устал, устал. Он знал, что все происходит прямо у него под носом, но не мог доказать этого. И начинал верить, что никогда не докажет — до того самого дня, когда эта революция наконец грянет. Теренция тоже пришла в отчаяние. Удивительно, но такое состояние делало жизнь с ней намного проще. Его плотские желания никогда не были сильны, но в эти дни Цицерон старался пораньше закончить дела, чтобы искать утешения в ее теле. Это озадачивало его, он считал это даже неприличным.

Они оба уже крепко спали, когда Тирон вошел и разбудил их. Это произошло вскоре после полуночи, в тот самый восемнадцатый день октября.

— Господин, господин! — прошептал любимый раб с порога. Его привлекательное лицо в отсвете лампы превращалось в лик обитателя подземного мира. — Господин, к тебе посетители!

— Который час? — спросил Цицерон, свешивая ноги с кровати.

Теренция пошевелилась и открыла глаза.

— Очень поздно, господин, — ответил раб.

— Посетители, ты сказал?

— Да, господин.

Теренция с трудом уселась на кровати, но не пыталась одеться. Она хорошо знала: что бы ни случилось, ее это не касается, она — женщина! Но снова заснуть она не могла. Ей придется ждать, пока Цицерон не вернется и не сообщит ей, в чем дело.

— Кто, Тирон? — спросил Цицерон, просовывая голову в ворот туники.

— Марк Лициний Красc и еще два знатных человека, господин.

— О боги!

Не было времени на омовение, на поиски обуви. Цицерон поспешил в атрий дома, внезапно почувствовав, что атрий этот слишком мал и слишком непритязателен для человека, который после завершения этого года будет зваться консуляром.

Конечно, это был Красc в сопровождении Марка Клавдия Марцелла и Метелла Сципиона — вот их только и не хватало! Управляющий зажигал лампы, Тирон принес писчую бумагу, перья и восковые таблички — на всякий случай. Шум, донесшийся из помещений для слуг, означал, что вино и закуски скоро появятся.

— Что случилось? — спросил Цицерон, отбросив церемонии.

— Ты был прав, друг мой, — сказал Красc и протянул Цицерону обе руки. В правой был открытый лист бумаги, в левой он держал несколько еще запечатанных писем. — Прочти это, и ты узнаешь, что случилось.

Письмо оказалось очень коротким. Оно было написано грамотно и адресовано Крассу.

Я — патриот, который по несчастью оказался вовлеченным в восстание. То, что я послал эти письма тебе, а не Марку Цицерону, объясняется твоим положением в Риме. Никто не поверил Марку Цицерону. Я надеюсь, что все поверят тебе. Другие письма — это копии. Я не мог прислать оригиналы. Также я не смею назвать тебе имена. На Рим движется пожар революции. Уезжай из Рима, Марк Красc, и возьми с собой всех, кто не хочет, чтобы вместе с тобой убили и их.

Хотя Цицерон и не мог сравниться с Цезарем в быстром чтении про себя, но все-таки он не намного отставал от знаменитого великого понтифика. Затратив на чтение записки гораздо меньше времени, чем потребовалось Крассу, Цицерон поднял голову.

— Юпитер! Марк Красc! Как это к тебе попало?

Красc тяжело опустился в кресло. Метелл Сципион и Марцелл вместе сели на ложе. Когда слуга предложил Крассу вина, тот отмахнулся.